Нечаянное литературоведение
Детство мое прошло на островах – «Остров сокровищ», «Таинственный остров», «Остров погибших кораблей»… Последняя — одна из самых любимых морских книг. Александр Беляев оставил свой нестираемый след не только в мировой фантастике, но и в мировой маринистике, написав два удивительных морских романа — «Остров погибших кораблей» и «Человек-амфибия». И если первый – это о причудах морской стихии, то второй – о ее подводном царстве и людях, стремящихся в океанские глубины.
Спрашивал знаменитых наших писателей-моряков – и Валентина Пикуля, и Виктора Конецкого о романе Александра Беляева «Остров погибших кораблей», спрашивал известных наших адмиралов… Ну, конечно же, все они читали и любили этот роман. Всем будоражил душу этот таинственный образ – остров погибших кораблей, согнанных течением в Саргассово море… Любимая книга! И не только моя, многие жили ею, пронесли через всю жизнь, морскую ли, сухопутную…
Я очень удивился, когда узнал, что раз сорок проезжал мимо острова Погибших Кораблей, и раз пять бывал на нем! Да, бывал, ходил по нему, разглядывал скопище обреченных судов, не ведая того, что это прообраз того самого беляевского острова брошенных кораблей. И остров этот находился вовсе не в Саргассовом море, куда его перенесла фантазия Александра Беляева, а в Севастополе, в его предместье – в Инкермане, в устье Черной речки, где и по сию пору расположена база по разделке списанных судов на металл. База возникла вскоре после первой обороны Севастополя, когда со дня Главной бухты были подняты линейные корабли, преграждавшие вход в гавань вражеским судам. Их отбуксировала в устье Черной речки и стали там разбирать. Длилось это долго, не один год. К тому времени успевали устареть новые корабли, и их тоже стаскивали в Инкерман.
А в начале ХХ века, Александр Грин увидел в Инкерманской затоке скопище старых судов, парусников, миноносцев, траулеров… Увидел и поразился грустной красоте этого места. А потом описал в рассказе «Капитан Дюк» заброшенную часть гавани Зурбагана (читай Севастополя), «известной под именем «Кладбища кораблей». То было нечто вроде свалочного места для износившихся, разбитых, купленных на слом парусников, барж, лодок, баркасов и пароходов, преимущественно буксирных. Эти печальные останки когда-то отважных и бурных путешествий занимали площадь не менее двух квадратных верст. В рассохшихся кормах, в дырявых трюмах, где свободно гулял ветер и плескалась дождевая вода, в жалобно скрипящих от ветхости капитанских рубках ютились по ночам парии гавани…
…Вечерний гром гавани едва доносился сюда слабым, напоминающим звон в ушах, бессильным эхом; изредка лишь пронзительный вопль сирены отходящего парохода нагонял пешеходов или случайно налетевший мартын плакал и хохотал над сломанными мачтами мертвецов, пока вечная прожорливость и аппетит к рыбе не тянули его обратно в живую поверхность волн. Среди остовов барж и бригов, напоминающих
оголенными тимберсами чудовищные скелеты рыб, выглядывала изредка полузасыпанная песком корма с надписью тревожной для сердца, с облупленными и отпавшими буквами. «Надеж…», в другом — «Победитель», еще дальше — «Ураган», «Смелый»… Всюду валялись доски, куски обшивки, канатов, трупы собак и кошек. Проходы меж полусгнивших судов напоминали своеобразные улицы, без стен, с одними лишь заворотами и углами. Бесформенные длинные тени скрещивались на белом песке».
«Капитана Дюка» прочитал в юности и Александр Беляев, рассказ Александра Грина вдохновил его на роман – «Остров погибших кораблей». Беляев никогда не был в Инкермане, но силой воображения создал свой удивительный остров… Даже ленинградские кинематографисты поверили в него, и сняли в 1987 году одноименный художественный фильм с иезуитской оговоркой — «по мотивам». Фильм малоинтересный в силу значительного ухода от первоисточника в другие «мотивы»… Так что лучше откроем роман:
«Казалось, что пароход стоит неподвижно. Но, по-видимому, какое-то медленное течение увлекало его на середину Саргассова моря: все чаще стали встречаться на пути полусгнившие и позеленевшие обломки кораблей. Они появлялись, как мертвецы, с обнаженными «ребрами»-шпангоутами и сломанными мачтами, некоторое время следовали за кораблем и медленно уплывали вдаль. Ночами …пугали «привидения»: из зеленой поверхности моря появлялись вдруг какие-то столбы бледного тумана, напоминавшие людей в саванах, и медленно скользили, колыхались и таяли… Это вырывались испарения в тех местах, где в сплошном ковре водорослей находились «полыньи».
В одну из лунных ночей какой-то полуразрушенный бриг голландской постройки близко подошел к пароходу. Он был окрашен в черный цвет с яркой позолотой. Его мачта и часть бульварков были снесены, брашпиль разбит… Едва ли что-нибудь в мире могло быть печальнее зрелища этого громадного кладбища. Море хоронит погибшие корабли, земля – людей. Но это кладбище оставляло своих мертвецов открытыми, при полном свете горячего солнца. Приходилось ступать с большой осторожностью. Полуистлевшие доски дрожали под ногами. Каждую минуту путешественники рисковали провалиться в трюм. На этот случай каждый из них имел по веревке, чтобы оказать помощь друг другу в нужную минуту. Перила обваливались. Обрывки парусов при одном прикосновении рассыпались в прах. Везде толстым слоем лежали пыль тления и зелень гниения… На многих палубах валялись скелеты, блестевшие на солнце белизной костей или темневшие еще сохранившейся кожей или лохмотьями одежды. По расположению скелетов, по проломленным черепам можно было судить о том, что обезумевшие перед смертью люди ссорились, бунтовали, бесцельно и жестоко убивали друг друга, кому-то мстя за страдания и погубленную жизнь. Каждый корабль был свидетелем великой трагедии, происходившей на нем пятьдесят, сто, двести лет тому назад.
Какой нечеловеческий ужас, какие страшные страдания должны были испытать живые обладатели выбеленных солнцем черепов, скаливших теперь зубы в страшной улыбке! И все они улыбались, улыбались до ушей…
Чем ближе подходил пароход к необычной гавани, тем чаще встречались на пути печальные обломки кораблей. Здесь были разбитые, искалеченные, полусгнившие суда всех стран и народов. Вот пирога из целого куска дерева… А вот один скелет рыбачьего барка: наружная обшивка обвалилась, шпангоуты торчали, как обнаженные ребра, и килевая часть походила на рыбий спинной хребет… Еще дальше виднелись более или менее сохранившиеся суда: барки, шхуны, тендеры, фрегаты, галеры… Ржавый современный пароход стоял бок о бок с португальской каравеллой шестнадцатого века. Она имела красивые изогнутые корабельные линии. Низкий борт возвышался затейливыми надстройками на носу и корме. Стержень руля проходил сквозь всю корму, по серединам бортов были отверстия для весел. «Санта Мария» – отчетливо виднелось на борту».
Держа в памяти беляевский «остров погибших кораблей», я однажды открыл свой такой остров. Это случилось в годы службы на Северном флоте. Мой приятель, постоянный корреспондент Красной Звезды в Североморске Володя Жданов предложил как-то побывать на Зеленом Мысу, на корабельном кладбище Мурмана. Вот там-то я и увидел ожившую картину из книги Беляева. Правда, парусников не было. Но точно так же, кренясь и клонясь, стояли бортом к борту старые списанные сейнера, траулеры, буксиры, баржи, сухогрузы, , а в самом центре возвышалась подводная лодка 611-го проекта «Лира». Это была одна из первых дизельных ракетных подводных лодок, историческая Б-73. Совсем недавно она входила в состав нашей 4-й эскадры. Ее экипаж внес огромный вклад в гидрографию и в целом в науку о Земле. Несколько лет в отсеках «Лиры» была размещена гравиметрическая лаборатория по исследованию поля тяготения нашей планеты.
И вот мы со Ждановым, выискав нечто похожее на плотик, плывем к заброшенной подводной лодке, отталкиваясь багром, как шестом, от всякой тверди. Это было то еще зрелище! Два военно-морских офицера, плывут по затону на какой-то коломбине между ржавыми корпусами мертвых судов.
Прошло время, и все эти впечатления, вся эта живописная панорама Зеленого Мыса отразились и в моей книге:
«…Картина корабельного кладбища открылась во всем своем фантастическом виде. Остроносый эсминец, словно в таранном бою, разверзал борт накренившемуся сухогрузу. Старый сейнер положил мачты эсминцу на спардек: «Уймись, браток!» Крутоскулый ледокол подпирал старика с кормы. Его высокая черная труба, росшая прямо из палубы, бесшабашно покачивалась на ветру. Рыбоящерное тело длинной субмарины вытянулось в воде само по себе, будто она только-только всплыла и замерла в горестном недоумении: «Боже, куда я попала?!» Она брезгливо отстранялась от ломаного, вышедшего из строя старья, которое обильно ела ржавчина. Взгляд субмарины — пристальный, немигающий взгляд пустых рубочных глазниц — вперился в угольный пароход, и казалось, что тот, не выдержав хищного гипноза, сам выбросился на камни, черные от мазута и нефти. Борт парохода был наполовину выеден чьими-то гигантскими мягкими деснами — там работали газорезчики, посверкивая фиолетовыми огоньками. Ацетиленовые резаки оплавляли бреши в бортах округло и плавно».
Володя Жданов «приналег на багор. Он правил к субмарине. Интерес, самый что ни на есть мальчишеский, влек его к этому странному кораблю, который, в отличие от всех прочих судов, так разительно походил на живое существо, ему не терпелось самому походить по узкой дырчатой палубе.
Вблизи подлодка оказалась огромной. Он с трудом вскарабкался на покатый борт. Оставив кофр у подножия высоченной — с трехэтажный дом — рубки, он (Жданов) влез в овальный вырез дверцы и взобрался по ржавым скобам на самый верх. Здесь выступал из палубы по колено обрез широкой трубы с откинутым люком — точь-в-точь пивная кружка с крышкой. Жданов боязливо заглянул в черный зев. Отвесная шахта с вертикальным трапом глубоко уходила вниз, на дне этого жутковатого колодца жили когда-то люди, выбирались наверх, обозревали море и небо, курили, шутили, а потом снова спускались вниз, запирали за собой толстенную круглую крышку, и все это громадное сооружение погружалось в воду, исчезало с поверхности океана…»
Впечатления, заполученные на этом мурманском «острове погибших кораблей» (точнее сказать «брошенных кораблей», легли в основу моего рассказа «Адмиральша». Это было первое мое литературное произведение, опубликованное в невоенном издании, в весьма престижном по тому времени — еженедельнике «Литературная Россия». Дебют в апреле 1980 года оказался успешным. Последовали другие рассказы и в «Литературной газете», и в журналах «Юность», «Наш современник»…
Иногда книги, как свечи в храме, зажигаются одна от другой, а от этой другой – третья… Моя маринистика затеплилась как раз на этом «острове брошенных кораблей».
На «Лире» я бывал, еще тогда, когда она стояла у нас у одного из дальних пирсов, и хотя на ней был весьма урезанный экипаж, «Лира» в моря не ходила, считалась кораблем отстоя и ждала своего часа отправки на Зеленый Мыс.
Именно тогда я подружился с ее «безработным штурманом» старшим лейтенантом Кимом.
Ким подарил мне круглые корабельные часы с уникальным циферблатом, разбитым не на 12 делений, как у всех часов на свете, а на 24, как принято у подводников. По этим делениям под водой легко определять полдень на поверхности или полночь.
Часы эти висят у меня в кабинете на почетном месте. Спасибо, тебе товарищ Ким. А еще он, зная, что все вокруг уже практически списано, подарил мне бронзовую доску с тактическим номером «Подводная лодка Б-73». А это уже экспонат для любого морского музея. Помимо всего прочего он вручил мне свою бронзовую печатку, для опечатывания сейфов и пару грузиков для прижима карт на прокладочном столе. Таким образом, у меня дома образовался маленький музей Б-73 — аж из пяти весьма существенных артефактов. Берегу их и передам со временем, скорее всего в Петербург, в музей подводного плавания имени Маринеско.
Перебирая в памяти свои поездки, я вдруг открыл еще несколько таких «островов заброшенных кораблей»: в Видяевской Ара-губе. Там долгое время доживала свой век и наша родная Б-409. И в полярнинской Пала-губе стояли такие же неприкаянные «летучие голландцы», в том числе и легендарная К-3, первенец нашего атомного судостроя. Ей повезло – ее сохранили и поставили в Кронштадте на вечную музейную стоянку.
А еще был Северодвинск и бухта Павловская на Тихом океане… Пожалуй что, целый архипелаг таких «островов» наберется, как ни грустно это звучит – Архипелаг погибших (списанных) кораблей».
У Беляева Остров располагался в таинственном «непроходимом» Саргассовом море. Там был даже свой губернатор, выбранный из занесенных туда пассажиров. Мне же повезло иметь дело не с придуманным, а самым настоящим повелителем, точнее победителем Саргассова моря – «русским капитаном Немо» — капитаном 1 ранга Виталием Наумовичем Агафоновым. О нем не раз писал. Его же потом пришлось провожать в последний путь.
Осенью 1962 года, в Саргассовом море развернулась драматическая операция «Анадырь»: четыре советские подводные лодки во главе с капитаном 1 ранга Виталием Агафоновым пытались прорвать американскую морскую блокаду независимой Кубы. Об этом подвиге наших подводников написаны книги и сняты фильмы. Тогда, в горячие дни и ночи «кубинского кризиса» вряд ли кто вспоминал о беляевском острове погибших кораблей — вся планета могла превратиться в континенты погибших городов. Но земная цивилизация была спасена мужеством и хладнокровием советских подводников, мудростью их предводителей в Саргассах – Виталия Агафонова, и начальника походного штаба Василия Архипова.
И последнее: сила воздействия прозы Александра Беляева была столь велика, что когда в 70-х годах ХХ века в Саргассово море впервые пришел советский атомоход – ракетный подводный крейсер К-137 – всем не терпелось посмотреть на это необыкновенное море, возвеличенное пером фантаста – хотя бы в перископ. А вдруг этот остров и в самом деле есть? Вспоминает адмирал Вячеслав Алексеевич Попов:
А часы с давным-давно исчезнувшего острова погибших кораблей, с подводной лодки «Лира» до сих пор громко тикают и показывают истинное время суток на «поверхности моря».
Все, как в песне – «Еще идут старинные часы…»
Поразительно, но подводная лодка «Лира» все еще лежит в затоне Зеленого мыса. Ее так и не порезали «на иголки». Кто знает, может, в ее уцелевших отсеках сделают музей «Архипелага погибших кораблей»?
Севастополь-Петербург-Мурманск
Черкашин Николай Андреевич ©
