Музыкантская байка

Вообще-то он вовсе не турецкий. Это его так музыканты меж собой называли. На самом деле это был обычный большой оркестровый барабан и играл на нем мичман с замечательной (в тему) фамилией Барабаш. Петр Петрович. «Как лейтенант Шмидт», не забывал подчеркивать бравый мичман при всяком новом знакомстве. Но лейтенант Шмидт никакого отношения к дальнейшей истории не имеет. Итак, подводная лодка Б-404 стояла в Пятой точке.

    Хорошее место Пятой точкой не назовут. Известно, что оно такое Пятая точка по жизни. Но на карте Средиземного моря «точкой №5» называлась якорная стоянка в нейтральных водах у острова у греческого острова Китира в проливе Антикитира. Она редко пустовала эта якорная стоянка. Через нее проходили все черноморские корабли, следовавшие в состав Пятой эскадры – от крейсера «Жданов» до эсминцев, сторожевиков, тральщиков. Заглядывали туда по случаю и наши подводные лодки. Как, например, та же Б-404 под командованием капитана 2 ранга Медведева. В тот замечательный месяц май старший на рейде (а это как раз был командир эскадры на борту КРУ – крейсера управления) получил приказ из Москвы о внеплановом, а потому срочном заходе в тунисский порт Бизерта двух наших подлодок в сопровождении плавбазы. Приказано – сделано. Но… Как всегда в таких случаях началась суета сует. Выяснилось, что визит должен быть непременно с духовым оркестром, оркестр находится на крейсере, а плавбаза, с палубы которой он должен был радовать тунисцев жизнерадостной флотской музыкой, находится в двух сутках ходьбы от Пятой точки. Более того, до плавбазы оркестр доставит как раз та самая подлодка, которая предназначена для захода. Поэтому военные музыканты быстро-быстро перешли с крейсера на подводную лодку, как смогли, так и пролезли в люк входной шахты. Громоздкие инструменты, такие как тубы и баритоны, спустили на концах, и все бы было хорошо, если бы конструкторы подводной лодки предусмотрели погрузку в прочный корпус больших турецких барабанов. Но такую задачу им никто не ставил, и получилось, что диаметр люка был сделан в 65 сантиметров, а диаметр большого барабана – 68. Всего три сантиметра, всего 30 миллиметров,  но не протолкнешь, не пропихнешь, не просунешь! Как только не примерялись.

Тут со всех сторон посыпались советы:

— А если его через торпедопогрузочный люк? – Предложил минер.

— Не пройдет… Съемный лист снимать надо.

— Да кто ж тебе съемный лист в море снимет?! Солидолом его смазать, может, пролезет. – Советовал командир моторной группы.

      Барабанщик, он же старшина оркестра, мичман Барабаш, пришел в неописуемое волнение, сходное с тревожным состоянием острого душевного помешательства. Барабаш был барабанщиком в третьем (а может быть и в четвертом) поколении. Во всяком случае, барабан у него был фамильным – от деда по наследству, был взят, как трофей на Турецком фронте в 1916 году, обладал необыкновенным звучанием, поскольку одна сторона была обтянута тонко выделанной кожей дикого кабана, а другая – столь же искусно выдубленная – шкурой горного барана. Цены ему не было, этому барабану. Разве что скрипка Страдивари могла быть уподоблена ему по своей драгоценности. И вот на тебе – не лезет!

Оставить его на крейсере? Но лодка уже отошла от борта… Командир, глядя на терзания музыканта, довольно быстро нашел выход из положения.

— Да оставь ты свой барабан на мостике. У нас переход открытый, погружаться не будем.

Так и сделали. Барабан в прочном брезентовом чехле, сшитом из двух кевларовых бронежилетов, подаренных Петру Петровичу земляком из спецназа, упрятали в кормовую «шхеру» ограждения рубки. Не доверяя коварной морской Фортуне, мичман стоял на страже своего инструмента, отгоняя подальше матросов-курильщиков. Он простоял в бессменном карауле, весь день, и только под вечер спустился в лодку на ужин, а затем и на ночлег, не забыв, впрочем, подняться наверх, проведать своего пузатого друга. Убедившись, что с ним все нормально, отправился в мичманскую кают-компанию и там почил блаженным сном, каким спят только пожарные и барабанщики. Ночью, однако, его мучали страшные сновидения. И не зря…

Утром вахтенный офицер, сдав вахту сменщика, заглянул в дальнюю шхеру проведать бесценный груз, доверенный ему лично – антикварный ударный инструмент. Проведал и ахнул: в обеих боках барабана – в кабаньей, и бараньей – зияли огромные дыры, програзанные корабельными крысами! Не помог и суперпрочный чехол, сшитый из двух кевларовых бронежилетов. Длиннохвостые твари отведали и кабанью, и баранью мембраны. С этой печальной вестью лейтенант спустился в центральный пост. Доложил командиру. Тот поделился ЧеПушкой с замом.

— Че Де? – Спросил командир. – Хозяина, наверняка, «кондратий» хватит!

— Надо его подготовить. – Сказал зам, и как главный психолог экипажа взялся это сделать сам. Он отправился  в четвертый отсек, где в мичманской кают-компании все еще почивал мичман Барабаш, жертва крысиного произвола. Зам присел на коечку и, попытался смягчить удар судьбы. Как положено в таких случаях, он начал, как ему показалось, издалека. Очень издалека.

— На каких кораблях нет крыс? – Глубокомысленно вопросил он, и сам же себе ответил: — Только на затонувших.

— А мы часом не затонули? — Насторожился пробудившийся Барабаш.

— Пока еще нет. – Философски ответствовал психотерапевт, и снова ушел далеко в сторону от сути дела.

  — Петрович… А вот твоего тезку – того… Лейтенанта Шмидта-то расстреляли.

Петр Петрович снова озадачился: к чему это зам клонит? Ничего преступного за собой он не числил.

— Ну, да расстреляли. – Нехотя согласился он. – Как миленького… На острове Березань.

— А ты вот живешь и радуешься… Лейтенант жизнь положил ради счастья людей. А ты что положил?

— Не понял? Положил, в смысле «болт забил»?

— Положил, значит, чем-то пожертвовал. Шмидт жизнью, например. А ты бы так смог?

— Не знаю… А что, пора уже жертвовать?!…

— Ну, что у тебя в жизни самое дорогое?

— Инструмент мой музыкальный. В смысле, барабан. Мембранофон, так сказать.

— А вот читал: в Цусимском сражении, когда броненосец тонул, на воде барабан оказался и один матрос на нем спасся. Ты бы так смог?

— Спастись?

— Нет, барабан матросу в воду бросить?

— Смотря, какой матрос…

— Ты бы еще сказал, «смотря, какой барабан»!.. Хороший матрос, кореш твой – бросил бы?

— Нет. Я бы ему спасательный круг кинул.

— А если нет под рукой круга, а ты на палубу с этим… мембранофоном вышел?

— Ну, если бы припекло, значит, там команда «спасайся, как можешь», так я бы… Я бы…

— Бросил бы?

— Никак нет, сам бы с барабаном за борт прыгнул… И над головой бы его держал, чтобы не подмок.

— Нда-а, не простой ты орешек, товарищ Барабаш. Как в народе говорят: «Жадина – говядина, турецкий барабан…»

— Во-во, меня так в школе дразнили: «…кто на нем играет? Петька таракан!» Дразнили, дразнили, а я и в самом деле на барабане стал играть. Хоть вовсе и не таракан. И барабан вовсе не турецкий. А европейский, классический большой бас-барабан — самый главный ударный инструмент в любом симфоническом оркестре. Сам товарищ Глюк писал для него партии еще в Восемнадцатом веке… Барабан – душа военного оркестра. Она задает ему и ритм, и темп, и тон…

И тут Барабаш сел на своего конька и стал читать заму лекцию о роли «тамбуре гранде», то есть большого барабана в оперном искусстве… Заму не досуг было слушать лекции о Глюке и маршевых барабанах в армии Наполеона. Не  зная, как подойти к главному вопросу, и потому рубанул с плеча:

— Ну, в общем… Глюк Глюком… А барабану твоему пиз…пец!

Барабаш вскочил, как ошпаренный,  и бросился к выходу на мостик. Вместе с ним вылез наверх и доктор в ожидании сиюминутного пациента-инфарктника. Но инфаркта не случилось. Мичман Барабаш мужественно принял удар судьбы. Так когда-то принимал удары колотушкой и его большой многострадальный барабан. Сдержав, едва не вырвавшееся из груди рыданье, он осмотрел чудовищные дыры в обеих мембранах, и на глаза его выступили слезы: не уберег!

Зам и доктор сняли пилотки…

И тут коварная фортуна смилостивилась. На сей раз она предстала перед музыкантом в облике лодочного боцмана мичмана Рогова:

— Дай-ка мне его сюда, Петрович!

 Боцман унес куда-то то, что осталось от барабана, остов из красного дерева. И через час вернул безутешному музыканту обновленный уникальный инструмент. Обе стороны барабана были туго обтянуты пластиковой пленкой, извлеченной боцманом из недр шхиперского имущества. Барабаш, скептически кривясь, ударил колотушкой. Барабан отозвался глухим гулким ударом. Право, он звучал не хуже прежнего, а может быть и лучше… Удар, еще удар! Старшина оркестра не верил ушам – барабан ожил!

        Бум-бум-бум!… Мерный шаманский бой разносился по просторам Средиземного моря, благо переход был открытый и не надо было соблюдать звукомаскировку. А боцман назидательно пропел популярную одесскую песню «Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меня», слегка изменив в ней слова:

— Самая нелепая ошибка, Петька, на подводной лодке барабан!