«Здесь вам не тут!»

«Хотели как лучше,

а получилось как всегда».

В.Черномырдин

За всю историю инспекций и проверок на 4-й эскадре такого кошмара не случалось. Как не случалось ничего подобного вообще на всех четырех флотах СССР, а также Каспийской флотилии. А у нас случилось…
В одно прекрасное утро на эскадру прибыл белый катер командующего Северным флотом адмирала Героева. На пирс сошли три адмирала, включая самого комфлота, один авиационный генерал и известный летчик-космонавт, которому было любопытно, как живут герои-подводники.
Самым главным был зам Главкома адмирал флота Лобачев. Именно ему отдал рапорт командир эскадры контр-адмирал Иванов о том, что на эскадре, как в том Багдаде, все спокойно и жизнь идет своим чередом. Все с удовлетворением поверили командиру эскадры и отправились осматривать причальный фронт и некоторые объекты береговой базы. А ведь в Багдаде далеко не все спокойно…
Осмотрев торпедо-техническую базу (попросту подземное хранилище торпед) высокая комиссия направила свои стопы в сторону берегового матросского камбуза (попросту столовой на 300 посадочных мест). Дежурство по камбузу в этот день нес наш экипаж и всеми делами на кухне и в обеденном зале правил бравый минер старший лейтенант Весляров. И все бы было хорошо, и так же спокойно, как в Багдаде до оранжевой революции, если бы на кухню не прибежал, обгоняя комиссию, и прижимая кортик к бедру дежурный «по эскадрону». Осмотрев незамыленым оком варочный цех, взмыленный кап-два узрел фанерные переборки, стоявшие здесь с незапамятных времен. Переборки были оклеены обоями, а сверх того красотками, вырезанными из журналов «Советская женщина», «Работница» и «Крестьянка». То ли красотки не понравились дежурному, то ли переборки с засаленными обоями, но он принял лихое командирское решение: «Убрать немедленно!» И старший лейтенант Весляров продублировал наряду: «Убрать переборки!». И это было исполнено в одну минуту. Но едва рухнула первая перегородка, как из-под нее и из нее выбежало несметные полчища камбузных тараканов, вскоре шестиногая орда пополнилось новыми выселенцами из других переборок. Сотни, а может быть, тысячи шустрых насекомых металось по варочному цеху. Матросы, коки, и сам Весляров бросились давить «стасиков» подошвами и каблуками. Но их становилось все больше и больше. А грозная комиссия надвигалась неотвратимо, как Страшный суд. И тогда Весляров принимает гениальное решение. Перекрывает систему вентиляции и открывает газовые краны. Газовая атака! В течение двух-трех минут все тараканы подохнут от пропана. А может быть бутана. Главное, чтобы никто не чиркнул спичкой, не нажал выключатель. На всякий случай Весляров обесточил камбуз. И все стали ждать. Газ, который тяжелее воздуха, стал расползаться по полу и тараканы заметались в предсмертных бегах. 
Весляров стоял в позе полководца и смотрел на часы. По его расчетам, минут через пять тараканов можно будет сметать вениками. Но… Тут в столовую вошла высокая комиссия. Авиационный генерал докурил сигарету и бросил ее в урну. А в урне уже был газ, который поднялся выше колен.
И тут рвануло. Рвануло так, что никто бы не смог сказать, мол, пожалели взрывчатки, или порох был подмоченный, бикфордов шнур бракованный… Рвануло так, что чугунные котлы с борщом и макаронами по-флотски выскочили из своей обмуровки и обрушили свое неостывшее содержимое на головы высокой комиссии, которая только слегка присела от неожиданности. Не пострадал лишь командующий Северным флотом – он слегка замешкался в «предбаннике», надевая, как положено, белый халат. Все остальные были обильно украшены звездочками вареной морковки, капустными ленточками в свекольных разводах и, конечно же, макаронинами, свисавшими с козырьков раззолоченных фуражек, погон, с усов и даже с ушей. И в этот самый драматический момент, к адмиралу Лобачеву подскочил дежурный по камбузу старший лейтенант Весляров, вскинул ладонь к козырьку и бодро доложил:
— Товарищ адмирал, обед для личного состава готов. На первое – борщ флотский, на второе макароны по-флотски, на третье компот. Прошу снять пробу!
— Уже сняли! – Мрачно отмахнулся замглавкома, слизывая с губы колечко разваренного лука. 
— Есть еще компот! – Предложил Весляров. Котел с компотом по счастью уцелел. – И дунайский салат.
— Как-нибудь в другой раз. – Пообещал адмирал. – А теперь доложи, сынок, что произошло?
Всем остальным тоже было интересно, что произошло. Они даже перестали снимать друг с друга макароны и прочие элементы несостоявшегося обеда.
— Обыкновенный подземный толчок! – Не моргнув глазом отвечал известный в кают-компании травило-баечник. – У нас тут тектонический разлом проходит как раз под камбузом. Ну, и базальтовые плиты иногда перемещаются.
— И часто у вас такое бывает? – Заинтересовался летчик-космонавт, стряхивая фарш с галстука.
— Да раз в месяц случается. – Уверенно заливал Весляров. – У нас тут родильный дом так тряхануло, что у двоих выкидыш был, а три женщины сразу же досрочно родили. И что интересно все трое – мальчики. И всем им дали языческие имена. Одного назвали Нежданом, другого Перуном…
— Как, как? – Не поверили слушатели.
— Перуном. Ну, Перушей его теперь зовут, или Руником. – Вдохновенно вещал минер.
— Перуней?! – Переспросил замглавкома, и тут все разом захохотали. То ли над неблагозвучным именем, то ли над самими собой, разглядывая друг друга в невообразимых кулинарных украшениях. Это был гомерический хохот, в котором сгорал только что пережитый стресс. 
— Пе-ру-ня! – Задыхался от смеха авиационный генерал, стряхивая с ушей толстые белые макаронины.
— Пе-ру-ша! – Вторил ему космонавт, вытаскивая из-за пазухи мосол.
— А третьего-то как назвали? Третьего? – любопытствовал вице-адмирал, давясь от смеха.
— Третьего? Третьяк. – Убежденно отвечал Весляров.
— В честь хоккеиста, что ли?! Ах-ха-ха
И лишь командующий Северного флота не смеялся, улыбаясь в усы. В отличие от остальных он был весь в белом – в белом халате.
— Как же вы тут живете, если так трясет? – Допытывался авиационный генерал.
— Да ничего, живем помаленьку. – Невозмутимо отвечал Весляров. – Арктика, однако, у нас. Вечная мерзлота. Грунт подвижный. Подводники, они ко всему привыкают.
И тут, наконец, появился командир эскадры контр-адмирал Иванов, который организовывал спецобед для Комиссии. Его чуть не хватил инфаркт при виде высоких гостей, облепленных борщом и макаронами. Однако не будь он подводником, быстро собрался с духом:
— Товарищи, адмиралы и генералы, прошу вас на обед в другом помещении. Пока вы сейчас попаритесь в сауне, вашу форму одежды отстирают, приведут в порядок, и мы пообедаем, как положено.
Собственно, ничего другого и не оставалось, и высокие московские гости двинулись вслед за командиром эскадры. Иванов привел их в укромный угол гавани, где у пирса стоял плавучий вещевой склад, в низах которого была оборудована прекрасная финская баня. Гости с большим удовольствием избавились от забрызганных тужурок, и их тут же унесли в прачечную. Начальник плавсклада (он же шкипер сауны) мичман Хандыга выдал всем новенькие «разовые» простыни, голубые трусы, которые подводники носят в жарких морях, а также белые кокские колпаки вместо войлочных шляп для парилки. Адмиралы, закутавшись в «разовые» простыни, уселись за стол с закусками и аперитивом, а летчик-космонавт и генерал авиации сразу отправились в парилку. Члены высокой комиссии, с хохотом пересказывая друг другу детали небывалого происшествия, открывали бутылки. Однако не успели они поднять рюмки с коньяком, как за бортом плавсклада раздался глухой подводный взрыв. Гидродинамический удар выбил заглушки, находившиеся ниже ватерлинии, и в салон, а также в парилку ударили две ледяные струи. Тут уж было не до смеха. Погас свет. Забортная вода быстро наполняла салон, крен на правый борт становился все сильнее и сильнее, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в ВИП-сауну не ворвался мичман Хандыга и не забил в пробоины деревянные чопы, которые предусмотрительно захватил с собой. Поступление морской воды прекратилось. Голые гости стояли на диванчиках и даже на столе с яствами, спасаясь от ледяного потопа.
— Товарищ адмирал, — обратился Хандыга к командиру эскадры, — разрешите спрямить крен?
— Спрямляй! – Безотрадно махнул рукой командир эскадры. Он первым понял, в чем дело. Его приказание добыть гостям красной рыбы исполнили в виду срочности заказа прямо в гавани. Кто ж знал, что от взрыва толовой шашки у старого плавсклада вылетят бортовые заглушки?
Мичман Хандыга приоткрыл нужный вентиль, принимая балласт под левый борт. Плавсклад вместе с сауной стал выходить на ровный киль, но тут вентиль закусило, и крен пошел на левый борт. И как мичман не бился, плавсклад с креном на левый борт сел на грунт. Хорошо, что под килем было не больше традиционных семи футов. 
Это был типичный «адмиральский эффект», когда хочется, как лучше, а получается хуже, чем всегда. Теперь гости выбирались на верхнюю палубу по пояс в воде, проклиная тот день и час, когда белый катер доставил их в злополучную Екатерининскую гавань. Однако командир эскадры сумел позолотить пилюлю. По его приказу мичман Хандыга выдал гостям в качестве сувениров остродефицитные меховые кожаные куртки — «канадки». Настроение несколько поднялось. 
— Приглашаю всех на обед в штаб эскадры! – Контр-адмирал Иванов сделал широкий жест и на пирс вкатил микроавтобус.
Часовые у врат штабного особняка с изумлением взирали на удивительных людей в белых кокских колпаках, меховых «канадках», тропических трусах и в дырчатых подводницких тапочках, которые быстро поднялись по лестнице, устланной ковровой дорожкой и исчезли в приемной командира эскадры. Адъютант старший мичман Живженко аж привстал при виде столь странной процессии, но, повинуясь грозному взору командира, все понял и ринулся в комнату отдыха. Наконец-то гости уселись за полированным столом в комнате отдыха, где уже были разложены на пирожковых тарелках бутерброды с красной икрой, а также крупно нарезанные палтус и семга. А тут как раз и вестовые подоспели, доставив отчищенные и отглаженные мундиры.
— Э, а где моя «лодочка» и «ромбик» где? – Удивился замглавкома, разглядывая свою преображенную тужурку.
— А где мой жетон «За дальний поход»? – Удрученно вопрошал контр-адмирал.
Командир эскадры почувствовал острую нехватку кислорода. Такого удара под дых он никак не ожидал.
— Ваши знаки, товарищи, находятся в специальной обработке. Чуть позже их доставят. 
Мичман-адъютант, который все слышал и все понял, тут же бросился добывать похищенные знаки, и добыл их у штабных офицеров, которые во благо родной эскадры сняли их со своих тужурок. Тем временем в комнату отдыха вошли три слегка запыхавшиеся молодые аккордеонистки, прибежавшие в штаб как по тревоге из Дома офицеров; прямо сходу развернули меха:

Прощайте, скалистые горы,
На подвиг Отчизна зовет!
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход.

Члены высокой комиссии с удовольствием подхватили песню.
— Прошу поднять бокалы! – Призвал гостей командир эскадры.
— Надеюсь, никаких толчков больше не будет?! – Усмехнулся замглавкома, поднимая фужер, почти до краев наполненный янтарным «Араратом».
— Ну что вы!? – Самодовольно заверил хозяин застолья и без того настрадавшихся адмиралов. – Две торпеды в одну пробоину не попадают.
И ошибся. Земля под штабом эскадры вздрогнула и слегка качнулась. Бронзовая люстра, похожая на разлапистый якорь, немного подпрыгнула, а потом сверзилась прямо на стол, отчего в разные стороны брызнули осколки фарфора и красная икра, обладавшая необыкновенной клейкостью и липучестью. Все застыли в тех позах, в каких их застал катаклизм. 
— Товарищ командир, — вытянулся адъютант. – Это стройбатовцы скалу подорвали.
— Что ж ты, змей, меня раньше не предупредил?! – Прошипел ему Иванов.
— Так вы ж Комиссию принимали! – Отшипел ему в ответ адъютант.
Первым поднялся замглавкома:
— Ну, нагостились… Как говорили в старину – «попили, поели, пора и бороды утирать». – И стер с подбородка красные икринки. — Домой, домой, домой!
Тут пришедшие в себя аккордеонистки продолжили прерванную песню:
Обратно вернемся не скоро.
— Вот именно! – сурово подтвердил замглавкома. – Обратно вернемся не скоро.
Но хватит для битвы огня…
— Хватит, хватит, — многозначительно пообещал адмирал Лобачев, поглядывая на Иванова.
Я знаю, друзья, что не жить мне без моря…
— Не жить, не жить… — Зловеще предрек Председатель комиссии и двинулся на выход.
Как морю не жить без меня…
На пирсе высоких гостей ждали традиционные подарки: портфели с «красной селедкой», то бишь свежедобытой семгой, а также фляжки, наполненные «шилом». Ну и комплекты «разового» белья вместе с накрахмаленными кокскими колпаками.
— А мне все понравилось! Спасибо! – Объявил вдруг летчик-космонавт. – Такой экстрим нам организовали! 
— Ну, это они могут! Мастера экстрима и адреналина. – Подтвердил потеплевшим басом замглавкома, и поспешил на борт катера.
Несмотря на все ЧП, организацию службы на эскадре оценили на «хорошо», а старшему лейтенанту Веслярову была объявлена благодарность от командующего Северным флотом «за решительные действия в экстремальной обстановке»; мичман Хандыга был «поощрен ценным подарком «за умелую борьбу за живучесть вверенного корабля». Подарок – электробритву – ему вручили в день рождения эскадры. Жаль только, что у мичмана от пережитого шока изменился гормональный состав крови, и перестала расти борода. Ну, с кем не бывает?

«Курс у нас один – правильный».

В.Черномырдин

«Дядька» — старший на борту начальник, опытный подводник, под присмотром которого подводная лодка несет боевую службу.
— Товарищ командир! Наблюдаю массовый взлет авиации!
Старпом уступил окуляр перископа командиру. Тот быстро нашел американский авианосец, за которым подводная лодка следила третьи сутки, и сердце его тоскливо сжалось. С полетной палубы один за другим взлетали истребители, штурмовики, противолодочные самолеты… Это был очень грозный признак. Командир знал с курсантских времен – массовый взлет авиации – это начало войны. Самолеты явно уходили на боевое задание, а значит ему, командиру, предстояло приготовиться к нанесению удара, пока лодка еще в состоянии это сделать, пока по ним не ударили бомбометы кораблей охранения.
Он вызывал шифровальщика и продиктовал ему текст радиограммы в Москву и копию в штаб Средиземноморской эскадры: «Наблюдаю массовый взлет авиации с авианосца «Нимиц». Готов к нанесению удара по цели торпедами с СБЧ. Командир ПЛ Б-408» 
Телеграмма мигом улетела в Москву, а командир объявил боевую тревогу и не учебную, а фактическую.
В Москве, на ЦКП – Центральном командном пункте – текст телеграммы был немедленно доложен главкому. Тот нахмурился… На все про все ушло несколько минут.
За это время командир пронаблюдал, как последний самолет вероятного противника поднялся в небо и скрылся в облаках.
Старпом доложил о готовности к торпедному залпу. Командир заглянул в свою каюту, достал из рундука под койкой коробку с запалами для торпед, а затем вместе с замполитом разблокировали шифр-замки на торпедных аппаратах, в которых находились торпеды с СБЧ – со Специальной Боевой Частью, то есть с ядерным БЗО – боевым зарядным отделением. Оба посмотрели друг другу в глаза, словно попрощались… Оба с тоской ждали сигнала из Москвы, суть которого сводилась к трем роковым буквам: «пли!»… Минута-другая и над Неаполем взовьется атомный Везувий…
Однако в Москве не спешили с роковым сигналом. Начальник ЦКП моложавый контр-адмирал, глянул на планшет обстановки. Подводная лодка Б-408 занимала позицию в Тирренском море на траверзе Неаполя. 
— Кто командир Буки-408-й? – Спросил адмирал у оперативного дежурного. 
— Капитан 3 ранга Крамаренко.
— Молодой еще?
— Так точно.
— Первый раз без «дядьки»?
— Первый раз.
— Третью мировую развязать хочет?
— Похоже…
— Передайте ему, что война отменяется… «Нимиц» идет в Неаполь, а все авианосцы перед заходом в Неаполь, перебазируют свои самолеты на береговые аэродромы. «Массовый взлет авиации» не числить. Отбой боевой тревоги!

На один из крейсеров Тихоокеанского флота прибыла инспекция во главе с Генералом Армии, заместителем главного инспектора вооруженных сил. Корабль долго и упорно готовился к этому важному экзамену, учтены были все мелочи. Экипаж был полон решимости, с честью выдержать проверку, не опозорить флота. После изнурительных бессонных ночей, проведенных в подготовке, наступил ответственный день.
К стоящему на рейде крейсеру от адмиральского причала устремились два белоснежных катера. Экипаж в белых форменках выстроился на верхней палубе. Сыграли «Захождение» Оркестр грянул «Встречный марш».
Генерала встретил почетный караул. Вместо грозного могучего богатыря моряки увидели маленького сухонького старичка с тихим сипловатым голосом.
— Здравствуйте товарищи моряки.
— Здравия желаем товарищ Генерал Армии. Стройно и громко выпалил экипаж крейсера.
После торжественной встречи сыграли «Аврал» и вышли в море. Хорошо отработанный экипаж усердно демонстрировал высокую морскую выучку. Крейсер успешно выполнил назначенные комиссией артиллерийские стрельбы, развил максимальный ход, продемонстрировав ходовые возможности стального исполина… Утром следующего дня предстояли совместные стрельбы с кораблями надводного соединения и возвращение в базу. 
  Утомленный событиями дня, непривычной корабельной обстановкой и походной жизнью, Генерал Армии удалился отдыхать в каюту флагмана. Полвека военной службы давали о себе знать. Он стянул с больных от подагры ног легкие, мягкие кожаные сапоги, которые для него по специальному заказу шил московский сапожник армянин и с легким блаженством расхаживал по коврам в теплых пуховых носках. Кровь уже не такая горячая, как в прежние годы. Спина и ноги мерзнут и ноют. Приходится надевать под тужурку меховую безрукавку. А главное — ноги. Ноги с больными воспаленными суставами не давали покоя ни днем, ни ночью. Выручало мастерство старого сапожника. Он единственный в Москве мог мастерить удобные легкие сапоги, на больные, скрюченные от болезни ноги старого заслуженного воина. Советские маршалы и Генералы Армии на пенсию не выходили, а служили до конца жизни. Многие, сидя в московских кабинетах, в так называемой «Райской группе», трудились над мемуарами. А здесь в инспекции, приходилось все время путешествовать по огромной стране, проверять военные округа и флоты. 
Когда в каюту прибыл приборщик с адъютантом, чтобы за ночь, как это принято, «освежить» после длительной поездки генеральскую форму, военачальник тихим певучим голосом наставлял:
— Ты, сынок, сапоги немного подсуши, затем намажь гуталином, который выдаст мой адъютант, а через пару часов начистишь до блеска. Да смотри не потеряй их! Я ведь без этих сапог как без ног. Доживешь до моих лет – сам узнаешь, как болят ноги. Ступай.
— Так точно товарищ Генерал Армии! Сделаю в лучшем виде! С этими словами, получив разрешение покинуть каюту, приборщик, бережно прижав к груди драгоценные сапоги, вышел в адмиральский коридор. Он получил от адъютанта специальный импортный гуталин, вытер сапоги от пыли и, густо смазав пахучей мазью, поставил их под трапом флагманского отсека у паровой грелки для просушки. 
В салоне, рядом с каютой генерала разместился и адъютант. В отсеке наступила тишина. Начальство отошло ко сну. 
Бронированный исполин, мерно покачиваясь, следовал точно по графику в прибрежные полигоны. Напряжение в экипаже, вызванное присутствием высокого начальника и его инспекторов, немного уменьшилось. Моряки понимали, надо успешно завершить хорошо начавшийся выход в море. Крейсер продолжал ночное плавание, экипаж готовился к завершающим инспекцию упражнениям.
  Ночью в 4 часа 20 минут в каюту помощника командира крейсера постучался приборщик флагманской каюты. Он доложил очнувшемуся от сна офицеру:
— Товарищ капитан 3 ранга, у меня пропали генеральские сапоги.
— Маатрооззз!!! Вы понимаете, что вы мне говорите!!! – взревел помощник. Вылетев, как ошпаренный, из каюты, помощник помчался с приборщиком к месту странных событий. Там, в салоне флагмана, тихо осмотрев и проверив на ощупь все закоулки, он убедился, сапоги главного инспектора, оставленные на просушку в святая святых, в адмиральском отсеке, бесследно исчезли. В этот отсек никто без специального вызова никогда не входил. 
До побудки и начала стрельб оставалось три часа. Нужно как-то выходить из позорного положения и разыскать сапоги. Высказав оторопевшему приборщику каюты, на ярком флотском диалекте все, что он о нем думает, помощник направился к старпому.
Старпом, получив это ошеломительное сообщение, приказал организовать тщательный поиск генеральских сапог во всех мыслимых и немыслимых местах. 
— Создать поисковые группы и перерыть весь крейсер вдоль и поперек! Грызите броневую палубу! Выворачивайте наизнанку все шхеры и закоулки крейсера! Через час сапоги должны быть на месте! В общем – найти и все! Точка!
Озадачив помощника, старпом направился на ходовой мостик к командиру с тревожной вестью. 
Время шло – сапоги не находились.
Командование корабля не было готово к такому повороту событий.
На малом военном совете (командир, замполит и старпом) приняли решение: ночью на ходу тихо, не поднимая шума, построить экипаж, разъяснить ситуацию и нацелить моряков на поиски сапог. Включили на юте освещение, построили моряков, выступили с пламенной речью перед сонными матросами. Старпом и замполит клеймили позором неизвестных мерзавцев, посягнувших на честь корабля, и требовали немедленно вернуть сапоги генерала.
— Сапоги — не иголка, мы найдем их, а заодно и злоумышленников, совершивших этот мерзкий поступок.
После пламенных речей экипажу было отведено 20 минут на поиски пропавших сапог.
— Осмотреть корабельные помещения, о результатах осмотра доложить на ГКП.
Пот этой команде моряки разбежались по заведованиям.
Прошло 20 минут, затем 30, потом 45 минут – сапоги не найдены. После таких суровых заявлений даже колебавшийся «проказник», совершивший то ли злую шутку, то ли месть начальникам, наверно задумался бы, как ему избавиться от злополучных сапог.
Время неумолимо приближалось к развязке событий.
Командир на учении не покидал мостика, настроение было мрачным. Он посоветовал своим заместителям изменить тактику поиска и приказал построить экипаж.
Вышел отец-командир к матросам, рассказал о трудностях, которые с доблестью и честью преодолевает экипаж крейсера на инспекторской проверке и пообещал предоставить 10 суток отпуска, тому, кто случайно найдет потерянные сапоги и принесет их во флагманский отсек. Такой аргумент должен был заинтересовать матросов в добросовестном поиске и возвращении пропажи.
Время приближалось к подъему, сапоги не были найдены. Нужно было готовиться к самому неприятному докладу генералу Армии. Кто пойдет к нему? Кто и как доложит? Как выйти из создавшейся ситуации было не ясно. Пригласили на мостик адъютанта инспектора, доложили об этом событии командиру эскадры. Ситуация была аховой.
Решили. К генералу с докладом пойдет старпом вместе с приборщиком каюты. Именно они отвечали за порядок во флагманской каюте и сохранность личных вещей проживающих начальников. Перед походом к генералу старпом вызвал интенданта и приказал подобрать самые легкие и самые маленькие сапоги из тех, что хранились в кладовых корабля. На крейсере был небольшой запас сапог, предназначенных для экипирования десантного взвода.
— Да вы их разомните и начистите. При последней проверке я видел, что они у вас плесенью покрылись.
— Как же им не заплесневеть. Яловые сапоги более двадцати лет лежат в сырой баталерке и ни разу не использовались. Одна от них морока. У них уже носки загнулись вверх, как на лыжах! — Сетовал интендант.
— Ну вот, настало время их использовать по назначению. А затем нас с вами используют по полной схеме и носки нам загнут тоже. Подготовьте лучшую пару и принесите ко мне в каюту! — приказал старпом.
— Я приготовлю две пары, а то вдруг опять что-нибудь случится. Такой диалог происходил между старпомом и помощником по снабжению.
В назначенное время старпом, приборщик и интендант с кирзовыми сапогами в руках стояли у двери каюты генерала. Адъютант пригласил их войти. 
Инспектор в носках сидел у письменного стола и читал документы.
— Здравия желаю, товарищ Генерал Армии, разрешите доложить.
— Здравствуйте моряки. Докладывайте. Вот мне всю форму принесли, а сапоги еще не доставили?
Старпом, глубоко вздохнув, начал доклад:
— Товарищ Генерал Армии, ночью был шторм, матрос-приборщик с сапогами вышел на верхнюю палубу бака, и его смыло волной.
— Где же мои сапоги?!
— Не беспокойтесь товарищ генерал Армии, матрос жив. Его этой же волной забросило на верхнюю палубу юта, на корме. Мы его выловили.
— Так как же мои сапоги?! 
— Извините товарищ генерал Армии, стихия. Сапоги выловить не удалось. Их унесло в море.
— Вы что, хотите сказать, что в штаб флота на разбор учения и на доклад главному инспектору я пойду босиком?
— Ни как нет, мы приготовили для вас новые крейсерские сапоги и хорошо их начистили.
Услышав фразу старпома, интендант, преданно глядя в глаза генерала, поставил перед ним пару неуклюжих тяжелых кирзовых сапог сорок пятого размера с металлическими набойками на каблуках.
— Что это такое? Вы понимаете, что единственный мастер Москвы, Арменак Аршакович, делает один раз в год по специальному заказу для моих больных ног пару ортопедических сапог из мягкой тонкой кожи. В ваших кирзовых сапогах я не смогу и шага сделать. Нет у вас порядка на корабле! Адъютант, свяжитесь с Москвой, запросите доставить запасную пару сапог, а с моряками мы здесь разберемся.
Лица старпома и интенданта покрылись холодной испариной.
К приходу в базу на корабль вертолетом доставили запасные хромовые сапоги для инспектора.
Корабль по итогам проверки поучил плохую оценку и был поставлен на рейд для отработки организационного периода. Флотские комиссии нагрянули на крейсер с проверками. Злоумышленника, укравшего генеральские сапоги, не нашли. Жизнь шла своим чередом. В служебной характеристике старпома появилась запись:
— «Недостаточное внимание уделяет воспитанию подчиненных».
Через два года его назначили командиром крейсера.

Катер командира противолодочной дивизии приближался к крейсеру «Александр Невский». Строгим глазом оглядывал контр-адмирал Ярцев корабль, стоявший на бочке. Образцовый крейсер, образцово покрашенный, образцово стоял посреди североморского рейда: ни тебе потеков по бортам, ни «соплей» — забытых неподобранных концов, ни соляровых пятен на воде, ни плавающих бутылок, банок и прочего мусора… Все, что надо поднято, все, что надо опущено. Орудия зачехлены. Стоячий такелаж и бегучий – безупречны. Флаг и гюйс вьются по ветру. Залюбуешься! И вдруг… Ярцев глазам своим не поверил: на леерах полубака стоял матрос, и не на ногах стоял, а на руках, и не просто стоял, а шел на руках, перемещаясь в сторону гюйса. Адмирал глаза протер – видение не исчезло. Но тут палубная трансляция прогремела: «По правому борту – стать к борту!» И запел сигнал «Захождение». Матрос спрыгнул с леера и колесом, колесом укатился за носовую башню главного калибра. 
Комдива встречал старпом капитан 3 ранга Кибкало. И первый же вопрос адмирала:
— Это что у вас тут за акробат по леерам на руках ходит?
— Старший матрос Карапетян, товарищ адмирал. Он до призыва цирковое училище закончил…
— А если бы он свиноводческое училище закончил, вы бы тут свиней гоняли?
— Никак нет. У нас матрос Любодуров профессиональный зоотехник, свинарь от бога, так из него классный штурманский электрик вышел.
— Ну, так вы и этого Карапетяна к делу пристройте. Чтоб по леерам не шастал!
— Уже пристроен, товарищ адмирал. Он в боцманской команде. Сегодня проверял, как обтянуто леерное ограждение.
-Н-да…
Комдив понял, что остроязыкого старпома не ущучишь, махнул рукой, и поскольку время было обеденное, направился прямиком во флагманский салон, где вестовые накрыли стол на две персоны. Второй персоной был старпом, замещавший командира. 
Обед удался на славу: корейская закуска хе из полусырого мяса, наваристый флотский борщ под стопку «Столичной», котлеты по-киевски, компот из мандарин. И вестовые, и корабельный кок проходили стажировку в лучшем мурманском ресторане, куда капитан 3 ранга Кибкало периодически отправлял то одного, то другого, то третьего. И старшего матроса Зармайра Карапетяна тоже направлял, но не в ресторан, а в местный цирк, где музыкальный эксцентрик оттачивал свое мастерство на арене. Кроме того, парень был замечательным акробатом, жонглером, фокусником и коверным клоуном. Все эти таланты ему ничуть не пригодились на флоте, и даже мешали служить, как служили сотоварищи. Карапетян полностью оправдывал свое имя Зармайр, что по-армянски «удивительный мужчина». Он привык удивлять своих зрителей в Ереване, и иногда забывал, что палуба крейсера — это не арена. Тут-то и случались с ним казусы. Поначалу, как музыкант, хоть и эксцентрический, он попал в корабельный оркестр. Играл он на трубе, но мог и на кларнете, и на валторне, и даже на тубе. Играл он блестяще, но в самый неподходящий момент на него находило, и он мог подбросить трубу, а потом ловко поймать ее и продолжить партию. Это всегда изумляло и капельмейстера, и еще больше тех, ради кого оркестр играл гимны и марши.
        Оркестр напрямую подчинялся старпому и Карапетян все время имел дело со вторым, а иногда и первым человеком на корабле. Поэтому в один и тот же день он мог быть и старшиной 2 статьи (утром), и старшим матросом (вечером), а на утро – стать просто матросом, а через день снова вырасти до старшины 2 статьи… Один раз был даже главстаршиной. Старпом не успевал придумывать ему новые взыскания и снимать старые. 
        Последней каплей в чаше его терпения стала выходка Карапетяна во время визита министра обороны одной из скандинавских стран. Оркестр только что закончил исполнение скандинавского гимна, как из рук старшего матроса вырвалась труба и, как бы, подхваченная порывом морского ветра, полетела в сторону моря. И в то же мгновенье музыкант догнал ее, подхватил и впрыгнул в строй. Высокие гости зааплодировали ловкости моряка. А капельмейстер скорчил Карапетяну гримасу, достойную любого фильма ужасов. И капитан 3 ранга Кибкало, молча показал ему кулак, что на языке глухонемых означало: «Я с тобой серьезно поговорю!».
       Серьезный разговор кончился тем, что старпом отправил Карапетяна на исправление в боцманскую команду. И вот тут-то норовистый матрос расцвел — нашел себя в настоящем мужском деле. Он оказался прекрасным маляром (правда, иногда жонглировал кистями, разбрызгивая краску), великолепно плотничал, с удовольствием плел маты, на которых потом же показывал сложные акробатические кунштюки. Главный боцман старший мичман Поротый не мог на него нарадоваться и прочил Карапетяна себе на замену, если только тот останется на сверхсрочную. Но Зармайра манила карьера клоуна. А это плохо сочеталось с должность боцмана, главного корабельного хранителя.

         Великолепно отобедав, адмирал пришел в доброе расположение духа.
— Ну, что там твой акробат, неужели в цирке выступал? – Спросил он старпома.
— И сейчас еще выступает. Иногда. За особые заслуги в боцкоманде.
— А ну позови его сюда. Поговорю с ним.
Через пять минут Карапетян отрапортовал, как положено:
— Товарищ адмирал, старшина 2 статьи Карапетян прибыл по вашему приказанию!
— Ишь ты! Прибыл… Да ты я смотрю ловкий… Поворотливый. А ну, покажи, что ты можешь.
Карапетян взял из вазы три апельсина и стал быстро-быстро перебрасывать их над головой.
— Молодец! А что еще?
Старшина сделал несколько пасов вокруг адмирала и предъявил ему знак командира корабля, незаметно снятый с его тужурки.
— Ух, ты, ловкач какой! Да ты можешь карманником в автобусе подрабатывать!
Карапетян сделал двойное сальто. Спародировал, как генсек произносит слово «Социалистические страны», потом кричал петухом, индюком и шипел гюрзой.
Адмирал хохотал, как мальчишка, Кибкало тихо улыбался.
Зря говорят: «Кто на флоте не служил, тот в цирке не смеется». Ярцев прослужил на флоте двадцать лет, но в цирке смеялся громче всех. И Кибкало тоже смеялся. Особенно, когда на ковре кувыркался клоун из его боцманской команды.
Командир дивизии съехал на берег, весьма довольный своим визитом на «Александр Невский».
      Перед самым Новым годом, Ярцев позвонил старпому «Невского»:
— Ну, что, твой клоун еще служит? Пришли-ка его в штаб. Мы тут новогодние поздравления затеяли. А дед Мороз на «губе» сидит. Осталась только одна Снегурочка. 
Так Зармайру Карапетяну, матросу, уже даже не старшему, выпала честь поздравлять детей военнослужащих противолодочной дивизии. Дед Мороз из него на первый взгляд вышел никудышный. Он на целую голову был ниже Снегурочки, роль которой исполняла студентка института культуры, дочь контр-адмирала Ярцева. Но когда дети видели, как дед Мороз с ярко красным носом кувыркается вокруг елки, ходит на руках и кричит при этом петухом, как жонглирует мандаринами и показывает фокусы, они приходили в счастливый восторг. Так вместе с Яной-Снегурочкой они обошли все квартиры и вручили всем, кому было положено, новогодние подарки. Успех был такой, что замечательную парочку пригласили на утренник в штаб Северного флота, и там Карапетян и Яна повторили всю свою. Тогда по распоряжению комфлота их на его личном катере отправили в турне по другим гарнизонам – в Полярный, Видяево, Гаджиево, Западную Лицу… И всюду Дед Матрос Красный Нос и красавица Снегурочка из противолодочной дивизии имели не просто шумный – оглушительный успех. Но больше всех бы оглушен контр-адмирал Ярцев, когда дочь-Снегурочка объявила ему, что выходит замуж за Деда Мороза, то бишь матроса Зармайра Карапетяна. Отец лишился дара речи, и очень хорошо, что лишился, иначе бы студентка института культуры намного расширила свой словарный запас. 
          Перед свадьбой жених отсидел на гауптвахте десять суток. Но и это не образумило его, не сломило, и свадьба все же состоялась – за месяц до увольнения матроса Карапетяна в запас. Свадьбу сыграли на арене городского цирка, и это была, наверное, самая веселая на свете свадьба, потому что новобрачных поздравляли дрессированные собачки, клоуны, акробаты и даже шимпанзе Гаврила, который поднес Яне букет роз. Посаженым отцом и по совместительству тамадой был капитан 3 ранга Кибкало. 
***
Контр-адмирала Ярцева примирило с судьбой и дочерью только то, что она родила под Новый год двойню – мальчика и девочку. Мальчика назвали в его честь– Аванесом, то есть Иваном, а девочку в честь бабушки – Айкануш, то есть Анна. 
— О, флот! – Восклицал иногда Ярцев. – Ты сделал из циркача боцмана, а потом из боцмана – клоуна! И ведь все получилось, как надо…
            Много позже, когда Зармайр Карапетян, стал народным артистом СССР, партнером Юрия Никулина в Старом московском цирке, то первого внука он назвал в честь своего былого воспитателя контр-адмирала Кибкало – Акопом, то есть Александром, о чем и сообщил тому телеграммой. Но дотошный старпом выяснил, что имя «Акоп» вовсе не Александр. По-армянски это означает «держащийся за пятку». Кибкало очень смеялся, потому что вспомнил одну давнюю крейсерскую историю…
          Однажды пришел к нему корабельный доктор и пожаловался, что каждую ночь слышит из вентиляционной магистрали плач младенца. 
— Нет, нет, это не галлюцинация.! – Сразу же предупредил он. – Мой фельдшер тоже его слышал. Я даже стоматолога приглашал, и он тоже слышал. 
— Что же это может быть? – Размышлял Кибкало. – Может, это души загубленных твоих пациентов рыдают?
— Я ни одной души не загубил! – Обиделся док. — Процент выздоровевших у меня самый высокий в дивизии.
— Или это голоса прижитых на стороне детей? – Исповедовал его старпом.
— Ну, это ближе к истине… — Нехотя согласился эскулап. – Но я никого не бросил, всем помогаю. Не с чего им так убиваться.
— Может, кого обидел на корабле? – Допытывался капитан 3 ранга.
Доктор задумался.
— Вот неделю назад приходил ко мне старшина 3 статьи Карапетян.
— Нет такого звания на флоте – старшина 3 статьи.
— Ну, он так представился.
— А! Значит, тогда он еще был старшим матросом. И что?
— Хотел получить краткосрочный отпуск на родину, согласно вашему приказу о поимке и уничтожении десяти крыс. Но я ему отказал. Речь шла о полнозрелых особях, а он хвостики от новорожденных крысят принес.
— Так. Все понятно. Дождемся ночи.
Спустя два часа после отбоя, Кибкало навестил доктора в его каюте.
— Плачут?
— Сами послушайте!
Из вентиляционного патрубка доносились жалостливые всхлипы и душещипательный младенческий плач, временами переходящий в жуткий ор.
— С ума от этих звуков сойти можно! – Схватился за голову доктор.
— Можно. – Согласился старпом и быстро вышел из каюты. Он заглянул в вентиляционную выгородку, осмотрел ее с помощью фонарика. Луч выхватил две голые пятки, которые торчали из широкого короба общесудовой вентиляционной магистрали. Ухватив за одну из них, он вытащил (сам вылез) «старшину 3 статьи» Карапетяна. Займар изобразил умоляющий плач младенца, но старпома это не разжалобило. Он объявил ему трое суток карцера. Видимо, с той поры он и стал для Карапетяна Акопом, что в переводе с армянского «держащийся за пятку».

Памяти Таланта Буркулакова, друга-сослуживца


Шурик – это не имя и не прозвище. Шурик – это фамилия. Старший лейтенант В.А. Шурик, начальник матросского клуба в Н-ском гарнизоне. В прошлой жизни. А в нынешней – заместитель командира подводной лодки по политической части. Зам. 
В те годы ВМФ СССР принимал от промышленности одну подводную лодку за другой. Это был пик мощи и судостроительной деятельности. Подводных лодок было больше, чем некоторых специалистов, замполитов в частности. Вот и шли в «комиссары» офицеры, кому позволяли здоровье и анкетные данные. У Шурика была безупречная анкета, совершенно чистая карточка учета взысканий и очень хорошее здоровье вкупе с партбилетом.
В один прекрасный день вчерашний начальник матросского клуба появился в доке, где готовилась к дальнему походу его подводная лодка. Лодка стояла на кильблоках, в лесах, и Шурик поразился тому, какая она огромная – длинная и высокая. Ее подводная часть была раза в два выше, чем то, что возвышалось над водой. Она напоминала некий диковинный плод – гибрид баклажана, банана и манго. Экипаж и все офицеры жили рядышком – в скособоченной облезшей плавучей казарме (ПКЗ). Плавказарма давно уже выслужила свой срок, но по-прежнему принимала подводников в своих холодных ржавых кубриках с продавленными койками. От вида ПКЗ Шурик просто оторопел, это плавсредство не имело ничего общего с тем ВМФ СССР, который красовался на журнальных обложках и в телепрограмме «Служу Советскому Союзу». Погромыхивая на сорванных ступеньках трапа, он отыскал каюту командира, и бодро доложил:
— Старший лейтенант Шурик прибыл для дальнейшего прохождения службы.
Командир доклад принял и оглядел нового зама тем оком, каким Тарас Бульба оглядывал прибывшего из бурсы сына: «А, поворотись-ка ты, сынку!»
Командир остался доволен внешним осмотром и тут же поручил заму первое боевое задание.
— Если я правильно понимаю политику партии, — начал он издалека, — то партполитработа должна быть систематической, конкретной и целеустремленной?
— Точно так! – Подтвердил представитель КПСС на корабле.
— Тогда первое боевое задание! Наш кок загремел на гауптвахту. Надо его оттуда забрать. Иначе вся команда останется без обеда. А это чревато. Фильм «Броненосец Потемкин» смотрели? Вот-вот… Все инструкции вам выдаст старпом.
Старший помощник командира капитан-лейтенант Симбирцев выдал инструкции в виде «сабониса» с полутора литрами «шила», трех банок консервов «севрюга в томатном соусе» и тараньку россыпью.
— Это валюта. – Пояснил он. – За нее можно выкупить нашего кока Петрова. И за нее же можно снова посадить, гада. Но сначала надо выкупить и доставить на лодку, иначе команда останется без обеда и ужина. А это ЧП!
— За что его посадили? 
— Набедокурил в увольнении. На «губе» расскажут… Да, и попутная просьба. Раз уж вы будете в городе, загляните в полевой банк. Надо денежное довольствие получить на весь экипаж. Я вам доверенность выпишу. На четырнадцать тысяч девятьсот два рубля и восемь копеек.
Шурик таких деньжищ никогда в руках не держал, и честно в том признался.
— Деньги принесете, ваш рейтинг в экипаже резко поднимется. – Обнадежил его старпом. – У нас доктор внештатный финансист, но он сейчас в отпуске. Кроме него и кроме вас – доверить больше некому. – Вздохнул старпом. – Как говорится, «все пропьют, а флот не опозорят».
— Так мне, наверное, охрана положена? – Растеряно предположил Шурик.
— А вы с собой пистолет возьмите. Да и кок Петров, амбал тот еще. Отобьетесь в случае чего.
Шурик вооружился пистолетом и собрался уже выполнять боевое задание, как к нему подскочил помощник командира тоже старший лейтенант – Руднев.
— Так в городе с Петровым будете? Тогда уж возьмите заодно из ремонта экипажный телевизор. А то матросов занять нечем.
И передал квитанцию на получение телевизора. 
— И еще не в службу, а в дружбу, — попросил старпом, — у нас тут курево кончилось. Хотели механика за сигаретами послать, но его докмейстер загрузил по самые помидоры. Мы тут и деньги собрали, и список составили.
Зам пробежал глазами листок: «БЧ-1 – три пачки папирос «Герцеговина-Флор» и три пачки сигарет «Опал», БЧ-3 – семь пачек сигарет «Дымок» и три пачки сигарет «Ватра» (если будут), БЧ-4 – шесть пачек сигарет «Ту-154» и три коробки папирос «Север», БЧ-5 – десять пачек сигарет «Памир» и пять пачек «Беломора»… В конце списка были обозначены три пачки махорки.
— А махорку-то курит? – Удивился Шурик.
— Махорка от тараканов хорошо помогает. – Пояснил помощник. – Они только ее и бояться. И если будет, возьмите лично для меня пачку нюхательного табака. Я курить бросаю, но буду нюхать, чтобы резко с табаком не рвать…
Шурик никак не ожидал такого количества поручений, но по недолгому размышлению понял, что все эти дела сработают ему во благо — на повышение престижа: вот, мол, пришел новый зам и сразу же в команде телевизор заработал, все жалованье получили, а главное горячей едой запахло – кока из неволи освободил да еще всех куревом снабдил. Дела были несложные, и Шурик не сомневался, что все будет путем. Но улица, как известно, полна неожиданностей, а жизнь умеет подбрасывать сюрпризы. Первый сюрприз поджидал в кабинете начальника гауптвахты – такого же старшего лейтенанта, как и он, только с погонами морской пехоты. Внимательно осмотрев дары подводников, которые Шурик извлек из портфеля, начальник «губы», начгуб, произнес фразу, достойную почтальона Печкина:
— Все это хорошо, только кока я вам не отдам.
— Но почему?
— Из уважения к подводному флоту мы поместили его в нашу лучшую камеру – там, в дверях, вставлено смотровое окошечко из бронестекла. Так он, изверг, его разбил! Кулаком! Так что пока вы мне бронестекло не достанете, я его не выпущу.
— А где оно продается? – С надеждой спросил Шурик.
— В Караганде! – Отрезал начгуб, потом понял, что перед ним стоит старлей с другой планеты, точнее из другого гарнизона, и смягчился.
— Бронестекло можно добыть в Сафоново. Там базируется морская авиация и там же прекрасная свалка разбитых самолетов. Вот вам отвертка, вот вам зубило – действуйте!
Междугородний автобус доставил Шурика в Сафоново, и он отправился на поиски замечательной авиационной свалки. Опрашивая аборигенов, он довольно быстро ее нашел. Свалка была обнесена колючей проволокой с навешенными на нее грозными табличками: «Военный объект», «Охраняется собаками» и уж совсем убийственным напутствием – «Стреляют без предупреждения!» Однако, судя по протоптанной тропе к лазу под «колючку», все эти суровые обещания вовсе не пугали расхитителей казенного цветного металла. Шурик довольно легко преодолел проволочное заграждение, и, облюбовав обескрыленный штурмовик Су-25, стал высекать из него лобовое бронестекло. Острое зубило хорошо вспарывало дюраль, и очень скоро он достиг заветной цели: увесистый пласт бронестекла толщиной в три пальца выпал из овальной рамки. Но тут за спиной раздалось клацанье затвора, и строгий оклик явно с азиатским прононсом спросил его:
— Сытой, хто идот? – И тут же пригрозил. — Сытырлять буду!
Шурик обернулся, прикрывшись на всякий случай бронестеклом.
 Прямо в лицо ему смотрели черный зрачок автоматного ствола и два таких же черных узких глаза. 
— Стою. – Мирно произнес Шурик.
— Сытырляю! – Предупредил охранник.
— Как стреляю?! Я же стою! – Возмутился нарушитель объектного режима.
— Сытырляю, када пабежишь! Айда, в штаб!
И охранник отвел похитителя бронестекла в строение похожее то ли на штаб, то ли на караульное помещение, то ли на бытовку. В штабе-караулке-бытовке Шурик предстал перед начальником свалки, или как тот представился — начальником «режимного объекта №7». Шурик тоже объяснил кто он и зачем здесь. Начальник – такой же старший лейтенант, только с голубыми просветами на погонах кивнул ему на табурет и предложил сигарету. Шурик не курил, но дипломатично задымил вместе с хозяином положения. Выяснилось, что они коллеги: старший лейтенант, который вполне по-свойски назвался Стасиком, замполит караульной роты, охранявшей свалку и другие авиационные объекты. В ответ на рассказ Шурика об арестованном коке и голодном экипаже, коллега поведал о своей проблеме. Его бойцы оформляли ленинскую комнату и приклеили портреты членов Политбюро казеиновым клеем. Ночью, на запах казеина пришли крысы и объели стенд так, что от портретов остались только рожки да ножки.
— Достанешь мне новый комплект портретов, отдам стекло. – Сказал Стасик тоном, который убивал мысль о каком-либо торге. 
— Мы в доке стоим. – Сказал Шурик. – Там ни ленкомнаты, ни портретов…
— Портреты есть на складе ТСП – технических средств пропаганды. Рулит там старший прапорщик, но мы с ним в контрах – он меня к своей жене ревнует. Скажи, что ты приехал к нему специально и издалека, что портреты нужны подводникам, что без них они не смогут выйти в море на выполнение боевой задачи. Ты же инженер человеческих душ! Прожги ему сердце глаголом! Зовут его нежно Лев Львович Типтюк. Он из Харькова. Если бывал в Харькове можешь на земляческих чувствах сыграть.
Шурик тяжело вздохнул, в Харькове он никогда не бывал, притушил сигарету о прожженный табурет, надел фуражку и отправился на склад ТСП прожигать глаголом сердце старшего прапорщика Типтюка.
Начальник склада, как и все начальники всех складов на свете, мгновенно понял, как зависим от него новый проситель и тут же стал набивать цену себе и товару.
— Комплект у меня остался только в одном экземпляре. И то вечером за ним должны приехать из противолодочного полка. 
  Шурик стал рассказывать ему, какую опасность представляет голодная команда, ссылался на фильм «Броненосец «Потемкин» и другие источники, но старпрап был настоящим сатрапом социалистической собственности. Его совершенно не тронула жалостливая история про голодающих подводников. Его снедала дикая складская скука, ему хотелось развлечений:
— Вы в карты играете? – С надеждой спросил он.
— Только в подкидного.
— Давайте хоть в «дурака», что ли… Если выиграете – комплект ваш. А если выиграю я, то…
Типтюк хитро прищурился. Острым нюхом он определил, что в портфеле визитера находится таранька, и ничуть не ошибся. В портфеле Шурика россыпью лежала дюжина пахучих сушеных рыбин, которые он не успел выложить начальнику гауптвахты. 
— Если выиграю я… — интриговал Лев Львович, — то вы ставите на кон тараньку.
Шурик выложил на стол большую аппетитную тарань. Старший прапорщик выставил портрет генсека… Кон был таков – любой портрет равен одной тараньке. В карты Шурик играл плохо и тут же проиграл деликатес, пришлось выложить вторую рыбину. Перетасовал карты, Типтюк снял, пошла игра, и Фортуна улыбнулась заму. Улыбнулась не весь оскал, а на один зуб. Старший прапорщик покрыл проигрыш только одним портретом – членом Политбюро Микояном. Игра закипела с переменным успехом. Шурик отыграл еще пять портретов – товарищей Шелеста, Пельше, Андропова, Кириленко и Динмухамеда Кунаева, но при этом лишился семи таранек. В портфеле оставалось только три рыбины, а в комплекте должны были быть двенадцать портретов людей, представляющих ум, честь и совесть КПСС, а может быть и всей текущей эпохи. В сухом остатке, сушеной рыбы в портфеле не осталось, она все мигрировала в стол начальника склада. 
Типтюк сжалился.
— Ладно, отдам я вам товарищей Подгорного и Черненко в долг. А вы вернете мне потом еще три тараньки.
На том и порешили. Шурик упаковал в опустевший портфель папку с портретами членом Политбюро, и помчался в охранную роту. Коллега пересчитал портреты и отдал бронестекло, которое идеально вошло в портфель. Распрощались, как лучшие друзья:
— Если там что понадобиться – дюраль, миткаль, перкаль – заходи. Все достанем. Хоть всю кабину забирай или даже крыло.
Но Шурик и без крыльев полетел в свой гарнизон выручать кока Петрова. И ведь выручил! Начальник гауптвахты внимательно осмотрел бронестекло, обнюхал и даже на зуб его попробовал.
— Может, на прострел проверим? – Предложил Шурик, достав пистолет. От проверки прочности стекла начгуб отказался. Вид человека с оружием всегда внушает уважение, и начальник гауптвахты не стал выкобениваться, быстро выписал бумагу на досрочное освобождение матроса Петрова.
Кока – Колю Петрова, верзилу и воротилу — привели под конвоем. Начгуб тут же удалил конвоира, и произнес арестанту, теперь уже бывшему, проникновенное напутствие:
— Вот, что, сынок, больше к нам не попадай! А если попадешь, то тогда разбей под настроение вот эти два окна, нам давно рамы сменить надо. – Начальник «губы» оглядел кабинет и добавил: — И вот этот телефон тоже кокнуть можешь, аппарат давно пора сменить.
— А чего тянуть-то? – Угрюмо спросил Петров. – Могу прям счас долбануть…
— «Прям счас» не надо. – Забеспокоился начгуб. – Мне еще позвонить кой-куда надо…
На том и расстались.

Далее по маршруту был полевой банк. Но здесь все получилось намного проще. Единственная проблема: денежное довольствие выдали в пятирублевых и трехрублевых купюрах, и пачки банкнот не только забили весь портфель, но еще и вызывающе торчали из него. Туда же Шурик просунул и восемь копеек, дабы не мешать свои деньги с казенными. В сопровождении телохранителя — двухметрового роста кока Коли – Шурик направился в телеателье, и там без лишних слов получил отремонтированный телевизор «Рекорд». Огромный телевизор, закутанный в пузырчатую пленку, матрос-телохранитель взял под мышку, словно обувную коробку, и моряки сели в рейсовый автобус. На остановке, которая была ближе всего к судоремонтному заводу, Петров слегка замешкался: телевизор не пролезал в дверь, поскольку створки ее не до конца открылись. Тогда Шурик поставил портфель на сиденье и стал помогать Петрову развернуть телевизор, и когда это удалось сделать, и телевизор удачно вытолкнули из салона, он вдруг с ужасом увидел, как некий дядька схватил его портфель и выскочил через переднюю дверь. 
— Жди меня на остановке! – Приказал Шурик матросу и бросился в погоню. Вор бежал быстро, очень быстро. Четырнадцать тысяч девятьсот два рубля и 8 копеек удалялись со скоростью принтера, Шурик же нормы ГТО сдавал лишь в позапрошлом году и то без особых успехов, поэтому расстояние между ними быстро увеличивалось. Страшно было подумать, каково будет предстать на глаза командиру с жалким объяснением – все деньги украли. А сколько лет придется выплачивать пропавшую сумму в 14902 рубля и 8 копеек? Подсчитать срок не было времени… Но самое печальное: мало кто поверит, что такую уйму деньжищ можно было украсть в раз. Станут думать, что зам присвоил их себе. Позора не оберешься, да еще на всех совещаниях и собраниях начнут склонять твою фамилию на все лады: «в войсковой части такой-то по вине зама такого-то произошло хищение месячного денежного довольствия всего экипажа»… Впору было достать пистолет и застрелиться. Тем не менее, Шурик не сбавлял темпа и упорно работал ногами и локтями. И вскоре заметил, как похититель нырнул в подворотню трехэтажного дома. Когда зам вбежал во двор, то никого там не увидел, кроме трех пацанов, которые ремонтировали самокат. 
— Ребята, тут не пробегал… — Одышка мешала говорить, но его прекрасно поняли.
— Пробегал! Он там! В подвал забежал! – Сообщил самый старший и показал на ступени, которые вели в подземную часть дома. Шурик слетел по ним вниз, распахнул дверь и достал пистолет.
— Выходи! – Крикнул он в темноту. – Горбатый, выходи! Не выйдешь, стреляю на поражение!  
     И передернул затвор. Из подвала послышалось шебуршанье.
— Тихо, тихо, командир! Не надо шума! Выхожу… Посторонись.
Шурик, не сводя ствол с подвального проема, поднялся во двор. Из подвала послышалась разудалая песня:

Ровными пачками деньги советские
С полок смотрели на нас…

Из проема вылез ушлый бич с его, шуриковским, портфелем. Он поднимался по ступенькам, лихо распевая:

Помню, досталась мне сумма немалая,
Ровно сто тысяч рублей.
— В портфеле ровно четырнадцать тысяч девятьсот два рубля и восемь копеек. – Уточнил Шурик. — Давай, пересчитывай!
Под дулом пистолета бич стал раскладывать пачки банкнот на скамейке – пятирублевки отдельно, трехрублевки отдельно. 
— Раз, два, три… — Считал он. Шурик справедливо полагал, что пару пачек, могли быть припрятаны в подвале. Но когда вор закончил подсчет, оказалось, что вся наличность на лицо. Не хватало только восьми копеек. Бич долго шарил по карманам, и наскреб шесть копеек, напевая при этом любимую песню:
Здесь, на концерте, я с ней познакомился, 
Начал кутить и гулять. 
Деньги мои все, к несчастию, кончились
Надо идти воровать…
Две копейки Шурик ему простил и отправил восвояси. Бич тут же исчез, но набежали пацаны – они никогда не видели такую груду денег. Шурик, не спеша, отправлял их в портфель, стараясь укладывать плотно-плотно, чтобы банкноты не высовывались из-под клапана.
— Уй, ты! – Восхитился вожак ватаги. – Да тут на пять «великов» хватит!
— На две «Волги». – Уточнил Шурик.
— А мороженного сколько можно накупить! – Обрадовался другой.
— На всю Африку! – Согласился с ним Шурик.
— Это вам столько плотят?! – Удивился старший мальчуган.
— Это мы столько тратим. – Пояснил Шурик, всовывая в раздувшийся портфель последнюю пачку трехрублевок. Он благополучно вышел со двора и направился к остановке, где его поджидал кок Петров с телевизором. Но остановка была совершенно пуста – не было ни кока, ни телевизора. Озадаченный Шурик решил осмотреть окрестности, но его окликнула женщина-киоскерша.
— Вы, наверное, матроса ищите? Так его увезли.
— Кто увез? Куда?
— Машина военная подъехала, надпись на ней «Комендатура», спросили у него документы и увезли.
— А телевизор?
— И телевизор увезли.
Только тут Шурик вспомнил, что «справку об освобождении» хранится у него. А у Петрова не осталось никаких оправдательных документов. Зам остановил такси и помчался в комендатуру. 
Комендант – капитан морской пехоты – встретил Шурика настороженно. Недоверчиво выслушал его историю. Ему явно не хотелось упускать добычу из рук, и занижать цифру в донесении о проделанной работе. Такого богатыря отхватил, да еще с телевизором, наверняка, ворованным. 
Но предъявленный портфель с деньгами и история с голодающим в доке экипажем, лишенного кока, тронула его казенное сердце. Петров стоял перед ним, сминая в своих лапах черную пилотку.
— Кок, говоришь?! – Допытывался он сурово. – Борщ готовить умеешь?
— Так точно. Умею.
— Тебе бы торпеды грузить, а не чумичкой махать. – Изрек капитан. Петров пожал богатырскими плечами, мол, куда назначили, там и служу.
 – Иди на наш камбуз, приготовь борщ, а там видно будет! – Приговорил суровый воинский начальник.
Шурик сопроводил Петрова на маленькую кухоньку, где на газовой плите воители воинского правопорядка разогревали «расход» — то, что присылали им из ближайшего подразделения – судрембата. Из исходных продуктов для борща была только вода и соль. Петров составил список овощей, которые надо закупить в гастрономе, и Шурик двинулся в заготовительный поход. Портфель с деньгами он не мог доверить даже коменданту и потому взял его с собой, нес, едва не прижимая к груди. Гастроном был закрыт на обед, и Шурик отправился на ближайший рынок, предусмотрительно переодевшись «по-гражданке» — фуражка без «краба», китель без погон. По правилам хорошего тона советский офицер не имел права появляться на рынке в форме. Поэтому и «краб», и отстегнутые погоны Шурик упрятал в карманы брюк и теперь походил на моряка торгового флота. 
— Моряк вразвалочку сошел на берег… — Подмигнула ему деваха, явно с местной «стометровки», на которой рыбаки после долгого рейса находили себе временных подруг. – Меня, между прочим, Шармута зовут. А тебя?
И она улыбнулась так заразительно, что Шурик невольно ответил:
— А меня Петя.
Он назвал первое пришедшее в голову имя, но Шармуте имя очень понравилось:
— Петя! Так редко услышишь теперь. У меня дед был Петр… Можно я тебя буду Петюней звать?
— Можно. – Согласился Шурик, не зная, как отвязаться от навязчивой дамы. И тут его осенило:
— Шура, мне нужна твоя помощь!
— Ой, да за милую душу, Петюня, о чем речь? Помогу в два счета! – Обрадовалась Шармута. – А ты откуда мое имя знаешь? Может уже встречались?
— Ну, раз Шармута, значит, Шура для краткости.
— Скажи, какой догадливый! – Изумилась жрица портовой любви. — Я как раз Шура и есть. Шура Мутовкина, сокращенно Шармута.
Шурик передал ей список продуктов:
— Вот все это прикупить надо. Ты рынок лучше меня знаешь, где, что, почем…
— Ой, да я тебе такой борщ сварю! Я же повар первой категории, в ресторане работала. Ты где живешь? 
— Да я тут рядышком.
— Так! Стой здесь! Давай деньги, я быстро обернусь.
Шурик, зажав драгоценный портфель между ног, достал из нагрудного кармана «четвертак» и отдал Шармуте. Та исчезла в мгновение ока, оставив знакомца в больших сомнениях: «Принесет, не принесет?»
В ожидании девахи, Шурик присел за столик уличной чайной, заказал кофе. Не успели принести кофе, как к нему подсела немолодая цыганка – пестрая, кудлатая, вся в бусах, браслетах, кольцах…
— Дорогой, давай погадаю, бриллиантовый мой! Я не цыганка, я сербиянка, всю правду тебе скажу! Сердце твое одиноко, но оно любви ждет. А любовь рядом с тобой. Ты в высоком доме живешь, а она еще выше. 
«А ведь похоже на правду!» — Удивился Шурик.
— Хочешь, я сделаю так, что она сама к тебе придет и в дверь твою постучит? Я не цыганка, я сербиянка, далеко вижу, издалека могу. Мне денег не надо. Я красаву твою к тебе приворожу. Только достань какую-нибудь денежку и держи ее крепко. Мне денег не надо. Я тебе бесплатно все скажу. Ты моряк, я дочь моря, одним духом живем, одной волей, под одним Богом ходим…
Шурик достал из кителя последний «червонец».
— Сложи бумажку вдвое. Так. А теперь еще раз. И еще… Зовут твою зазнобу Надежда, Надя. Ты ее в жены возьмешь. Она тебе верной будет… Еще раз сложи денежку. Так.
Шурик сложил червонец в восемь раз, пока тот не превратился в бумажный комочек.
Цыганка извлекла из рукава зеркальце.
— Положи сюда. Так надо – тогда зеркальце всю правду скажет. Не бойся, не бойся, мне денег не надо.
Шурик положил сверточек на стекло. Цыганка одобрительно кивнула головой.
— Домой вернешься, у порога ее встретишь. Ее сердце, как костер на ветру запылает… Дунь сюда!
Она подставила ему зеркальце, Шурик дунул, и бумажка исчезла, в ту же секунду исчезла и ворожея. «Черт с ней! – Без сожаления подумал Шурик и огляделся вокруг – не идет ли Шармута? И вдруг торкнуло – портфель! Где портфель? Портфель исчез тоже… Только что он был здесь, под ногами, и вот убийственная пустота… Злополучные четырнадцать тысяч снова исчезли, и, похоже, уже навсегда. С цыганками шутки плохи, развесил уши, кретин! И бежать не за кем! Вокруг толпа, базарная толпа. Шурик ощупал карманы – пистолет, партбилет, удостоверение личности – все на месте. Нет только портфеля! Премерзко заныло сердце… Гадалка, сволочь, обвела вокруг своего зеркальца, как последнего лоха!
И тут пришла Шармута с двумя авоськами – картошка, капуста, лук, свекла, морковь и добрый кусок мяса на кости…
— Что случилось, Петюня?! На тебе лица нет!
— Портфеля нет… Там деньги были. Много денег… — Бормотал он. – Цыганка мне гадала… Наверное, увела…
— Ах, цыганка?! Молодая или пожилая?
— Пожилая.
— Ну, тогда ты попал. Это такая прошмандовка! Это такая прохиндейка… Стой здесь! Никуда не ходи. Жди меня!
Она вручила ему авоськи и скрылась в толпе. 
Шурик горестно окаменел. Доложить, что портфель с деньгами увела цыганка – мало того, что не поверят, так еще и на смех поднимут – на жестокий презрительный смех. А после смеха врежут под самый дых… Снимут с должности, исключат из партии, уволят с флота, а то и под суд отдадут… Таким теперь виделось ближайшее будущее. И изменить его могло только чудо. И чудо произошло: оно явилось в образе базарной дивы Шармуты. Шальная деваха несла в руке заветный портфель, и, судя по его одутловатости, он был все еще полон. Шурик бросился ей на встречу. И только авоськи, оттягивающие руки, помешали ему обнять спасительницу.
— Ну, пошли борщ варить, Петюня! – Насмешливо позвала она. И они пошли. И Шармута весьма деятельно помогла коку Петрову нарезать капусту, лук, свеклу, сделала превосходную зажарку, а потом, когда борщ был почти готов, добавила в кастрюлю пригоршню чернослива. 
     Борщ вышел на славу – огненно-бордовый, наваристый, густой, ароматный… Пробу снимал на камбузе сам комендант. После первой, а затем второй и третьей ложки, он ненароком опустошил всю тарелку, перевел дух и сказал:
— Всяко едал, но такое – впервые! Пять шаров! Свободен, кок! А то, может, у нас послужишь?
— Только после ДМБ. – Дипломатично ответил Петров.
Капитан морской пехоты опорожнил вторую миску борща, и совсем подобрел:
— Вот все считают, что в комендатуре одни звери служат. А мы ведь такие же люди, как и вы. Только более требовательные к себе и к вам… Вот возьму да и отвезу вас по месту службы вместе с вашим телевизором.
— Это было бы очень гуманно с вашей стороны. – Одобрил Шурик комендантское благопожелание.
— Н-да, жизнь не школа гуманизма… Но тем не менее.
    Комендант самолично подвез их на служебном «газоне» прямо к будке КПП.
Путь на родной корабль был открыт! Но этот выстраданный путь преградила женщина в черной гимнастерке с зелеными петлицами, в синем берете, за спиной у нее торчал карабин. Она застопорила турникет КПП и сурово спросила:
— Что несем?
Боец военизированной охраны она тщательно осмотрела телевизор и даже потребовала снять заднюю крышку, дабы удостовериться, что внутрь корпуса не засунуты бутылки с водкой. Убедившись, что телевизор пуст, она потребовала пропуск на территорию СРЗ (судоремонтного завода). Но пропусков не было. Пропуск Петрова остался на гауптвахте, а свой пропуск Шурик еще не успел оформить.
— Не пущу! – Уперлась стражница. И не было той силы, которая бы могла ее разжалобить или поколебать. По великому счастью комендант еще не успел отъехать, и Шурик бросился к нему за помощью. 
— Садитесь в машину. – Распорядился капитан. Сели, придавив колени тяжелым телевизором. Машину военного коменданта «вохрушка» пропустила. К плавказарме дока Шурик подъехал как настоящий триумфатор: шутка ли – гроза гарнизона начальник комендатуры сам привез его к месту службы, да еще доставил телевизор, не говоря уже о коке. За всю историю докования подводных лодок такого еще не бывало!
Кок Петров немедленно был отправлен на камбуз исполнять прямые обязанности. Коробку, набитую разномастными сигаретными пачками, Шурик вручил помощнику, а деньги стал раздавать по ведомости, как заправский финансист. Покончив с этим муторным делом, и убедившись, что все сошлось вплоть до восьми копеек, Шурик отправился в отведенную ему каюту. Ему очень хотелось отдохнуть от приключений своего первого служебного дня. Ржавая железная коробка каюты порадовала его застланной койкой, откидным столиком, и персональным умывальником, в котором, правда, не было воды. Железный платяной шкаф он открыть не рискнул – из него доносился подозрительный писк, скорее крысы свили там гнездо. Шурик не успел открыть все достоинства и недостатки своего нового жилья – в дверь постучал вестовой:
— Вас командир к себе зовет.
     В каюте командира немногим более обустроенной, чем замовское жилье, находился и старпом, который ввинчивал штопор в пробку коньячной бутылки.
— Вот собрались «малым хуралом», чтобы поздравить вас с началом службы в нашем экипаже. – Торжественно объявил командир. Слух о том, что новый зам приехал на машине коменданта с коком и телевизором дошел и до него. И судя по всему, эта информация произвела должное впечатление. 
— А «большой хурал» — это мы втроем плюс помощник и механик. – Пояснил старпом, разливая коньяк по граненым стаканам. — Ну и в особых случаях доктор, как парторг.
— Так что за вас, — поднял стакан командир, — как за члена малого и большого «хурала».
— Ура! – Сказал старпом в рифму с «хурал».
— Носом к морю! – завершил тост командир.
— Быть добру! – подтвердил старпом. И Шурик, осушив стакан, понял, что его принимают в экипаж подводной лодки, и этот прием, пожалуй, даже важнее, чем прием в партию.
***
Вместо послесловия. А кок Петров и Шармута, она же Александра Мутовкина, поженились. И на свою свадьбу вдвоем сварили тот самый потрясающий борщ, который приготовили вместе в комендатуре. И я там был, тот борщ хлебал, ром-пиво пил, по усам текло, да и в рот маленько попало…

 

…Самым ответственным моим объектом на крейсере после артиллерийской башни, была каюта флагмана. Громадная двухкомнатная каюта, отделанная дубовыми лакированными панелями, бронзовыми канделябрами и массивными хрустальными светильниками, имела персональную ванную с туалетом. В ней останавливались высокие военные начальники: от министра обороны и главнокомандующего военно-морским флотом до командира эскадры. Подготовка приборщиков, содержание каюты и ее обслуживание, когда в ней размещались высокопоставленные руководители, было делом более значимым и ответственным, чем усердное командование башней. По порядку в этой каюте, ее комфортности, элементам морской культуры и корабельного гостеприимства начальники составляли свое впечатление о корабле. Несмотря на то, что каюта использовалась редко, старпом крейсера приучил меня лично ежедневно проверять порядок до мелочей, кропотливо обучать приборщика премудростям морской культуры и гостеприимства. 
Жизнь показала, что эпизодический контроль и авральная подготовка каюты перед прибытием флагмана, приводили к упущениям, которые портили настроение начальнику и занижали оценку многомесячного упорного труда всего экипажа корабля.
        На одном из тихоокеанских крейсеров в каюте флагмана более месяца никто не размещался. Приборщик, бравый отличник боевой и политической подготовки старшина 2 статьи Максимов, пользуясь нерадивостью своего командира башни, который редко проверял каюту, решил заняться в ней культуризмом. Он принес тяжелые гантели, гири и в свободное время, а также во время приборок усердно накачивал мышечную массу своего хилого тела. Гантели и гири после упражнений бережно прятал в каюте под массивной деревянной кроватью флагмана. Так они, никем не замеченные, там и прижились. Нарушение порядка у приборщика вошло в привычку и стало нормой поведения. Перед выходом в море на зачетное учение замполит раздобыл на складах политуправления большую картину в тяжелоМ золоченом багете. На холсте неизвестный маринист изобразил маслом баталию, где Российский парусный флот громил турок на Черном море. Красочное полотно водрузили в каюте флагмана, чтобы победоносное сражение родного флота вдохновляла флотоводцев на новые подвиги. Перед прибытием начальника, руководившего учением, каюту «отдраили», вычистили ковры, сменили постельное белье. Холодильник обильно загрузили бутылками с «Нарзаном» и «Боржоми». У изголовья кровати на тумбочке вестовой установил массивную хрустальную вазу, в которую щедро уложил апельсины и яблоки в виде высокой пирамиды. Новые литые из стекла пепельницы были расставлены на столах во всех помещениях, включая ванную комнату. Каюта, сверкая бронзой, хрусталем и начищенной медью, ждала начальника.
Все шло хорошо. Снялись с якоря, вышли в море. Флагман и сопровождающие адмиралы работали на мостике. Экипаж успешно выполнил стрельбы по морскому щиту и воздушным целям. Оставалось за ночь перейти в другие полигоны для выполнения стрельбы по берегу. Обстановка была напряженной. Большое соединение надводных кораблей отчитывалось перед московской комиссией, демонстрируя боевую выучку и мастерство. 
К вечеру погода начала портиться. Корабли приготовили к штормовому плаванию и совместным эволюциям в ночное время. По прогнозу, на утро море должно было успокоиться. Подведя итоги первого дня плавания, руководитель комиссии, отведав хорошего крейсерского чая с пышными горячими пирожками и ватрушками, испеченными корабельными умельцами, направился отдыхать во флагманскую каюту.
Традиционно на крейсере, как только флагман ложился отдыхать, в его отсеке создавался режим максимальной тишины. Выключались динамики трансляции, звонки и ревуны. Запрещалось движение по трапам, расположенным над каютой. У дверей же круглосуточно дежурил вестовой, готовый в любой момент выполнить распоряжения адмирала. После того, как флагман укладывался в постель, приборщик выносил из каюты его форму одежды. Осматривал ее, стирал рубашку, носовые платки и носки, гладил тужурку и брюки, до блеска чистил обувь. Это было традиционным элементом крейсерского гостеприимства, морской культуры, данью уважения к флотоводцу. Пожилой адмирал сутки добирался из Москвы до Тихоокеанского флота. Провел день в полете, а затем в штабах на инструктажах и совещаниях. Он оторван от дома и своих помощников. У него нет времени и возможности утюжить помятые брюки и тужурку, вычистить обувь. А выглядеть адмирал должен образцово. На него смотрят все моряки как на пример для подражания. Поэтому на крейсерах для флагмана создавалась максимально комфортная обстановка, учитывая все его особенности, начиная от состояния здоровья, заканчивая личными привычками. Обычно процедура стирки, сушки, чистки и глажки занимала 2-3 часа. Специально подготовленные и отработанные вестовые с этим справлялись умело.
           Через час, после того как флагман уснул, море заштормило, крен корабля начал усиливаться. Старательно уложенные приборщиком под кроватью адмирала десятикилограммовые гантели и пудовая гиря сорвались с места и начали с ужасным грохотом методично бить о дубовые панели деревянной кровати адмирала. Под тяжестью ударов кровать начала разваливаться на части. Разбуженный адмирал включил прикроватную лампу. В это же мгновение на его седую голову свалилась хрустальная ваза и по подушке покатились старательно уложенные фрукты. Матрац, выскочив из каркаса разбитой кровати, вместе с адмиралом рухнул на палубу, раздавив при этом апельсин. Разгневанный начальник выскочил в исподнем белье из спальни в приемную комнату. Не найдя брюк и тужурки, он позвонил на ходовой мостик, вызвал старпома, а сам устроился на диване, ища спасение от разбушевавшихся в каюте незакрепленных тяжелых предметов. 
Качка усиливалась, крен нарастал и становился резче. Под тяжестью гулко гремящих в холодильнике бутылок, тяжелая дверь элитного «Минска» отворилась и по коврам каюты лавиной покатились «Нарзаны» и «Боржоми» вперемешку с цитрусовыми и бананами. В это время ничего не подозревающие вестовые сушили утюгом адмиральскую рубашку. 
Старпом пулей бросился в каюту флагмана. Осторожно постучал и, не дождавшись ответа, открыл дверь. Увиденное повергло его в ужас. Грозный флотоводец в кальсонах и нижней рубашке полусидел на диване, упершись в переборку руками, и старательно отталкивал ногами методично налетавшее на него массивное кожаное кресло, которое матросы не прикрепили на ночь к палубе. Над его головой мерно и грозно раскачивалась картина морской баталии. Из спальной раздавался скрежет разбитой в дребезги деревянной кровати, остатки которой методично, в такт качки, носились от одного борта к другому, перемалываемые гирей и гантелями. Между ними катались зеленые бутылки с минеральной водой, под ударами гантелей они глухо лопались, обливая каюту. Большое хрустальное зеркало платяного шкафа было разбито.
— Товарищ адмирал! По вашему приказанию прибыл.
       Произнося эти слова, старпом увидел не взгляд грозного разъяренного начальника, а глаза беспомощного человека, попавшего в сложную ситуацию. В эту же минуту тяжелая картина сорвалась с переборки и рухнула на адмирала. Слава Богу, массивный багет исторического шедевра задел флагмана не по голове, а по плечу. С большим трудом старпом вывел адмирала из опасного помещения во флагманский салон, и затем перевел в другую, лично подготовленную им каюту.
       После такого приема флагман выразил свое неудовольствие командиру корабля и командиру дивизии. При подведении итогов учения адмирал отметил серьезные упущения на крейсере в вопросах морской практики. Результаты проверки крейсера были неутешительными. Офицеры комиссии, который руководил адмирал, уловили настроение начальника и постарались найти на корабле слабые места и недостатки. Корабль и дивизия получили плохие оценки. Несмотря на успешно выполненные сложные артиллерийские стрельбы, в итогах проверки была отмечена низкая морская культура, неудовлетворительная выучка и плохая подготовка крейсера к плаванию в штормовых условиях.
Обидно, однако…

«Как кто-то сказал, аппетит приходит во время беды…»

В. Черномырдин

А служили мы в русской Лапландии – на Мурмане, где кроме экипажей атомных и дизельных субмарин, надводных кораблей и морских летчиков, обитали коренные народы крайнего Севера.
И служил на нашей лодке лучший баталер Краснознаменного Северного флота мичман Елизаров. Сказать, что «баталер» — это корабельный завхоз-снабженец, убить всю романтику. Во-первых, баталер, это звучит гордо, как дворянский титул. В корне — военное слово «баталия», что означает «бой», «сражение», как у художника-баталиста. Во-вторых, баталер – это волшебник, который прилетает в экипаж вовсе не в голубом вертолете, а живет и служит с тобой в одном и том же прочном корпусе. Но при этом, подобно кудеснику, может из воздуха сотворить любой корабельный дефицит по части матросского обмундирования, продовольствия, шкиперского имущества, краски… Особенно насчет краски, всегда и весьма востребованной на флоте. Елизаров мог раздобыть любую краску – от эмалевого риполина, «слоновки», не говоря уже о сурике или кузбасс-лаке. Ну, и по продовольственной части наш баталер не знал себе равных: в холодильниках офицерской и мичманской кают-компаний не переводились банки с севрюгой в томатном соусе и весьма любимые в широких народных массах шпроты в масле.
 За это ему прощалось многое из того, за что его предшественники, менее талантливые в непростых снабженческих делах, списывались на берег. Прощались хмельные загулы, после которых бравый баталер мог пребывать только в одной позе – в положении якоря на грунте. Но корабельное начальство понимало, что таковы издержки нервной профессии снабженца, и принимало результаты Елизаровских трудов как должное — в канистрах, бочках, ящиках, связках, коробках…
За две недели до выхода в «автономку» лодочный баталер мичман Елизаров отпросился в командировку в далекий поселок Ловозеро, столицу народов Севера, обитающих на Кольском полуострове. Баталер обещал привезти рулон замши, тончайшей выделки для протирки линз перископов, биноклей и прочей оптики, оленьи шкуры для ремонта постового тулупа и подъизносившихся «канадок», а главное обещал привезти «красной селедки» для всего офсостава – столько кг, сколько будет указано в заявке. Заявка тут же пошла по рукам, так что в общей сложности Елизарову надо было привезти около тонны семги, кумжи, горбуши, налима и другой деликатесной рыбы.
Мичман Елизаров уехал на три дня и безвестно пропал – сначала на неделю, потом на десять суток и более. По всем дисциплинарным нормативам полагалось сообщить о сгинувшем военнослужащем в штаб бригады, в политотдел эскадры, ну и само собой в особый отдел. Мало ли что могло случиться с военным моряком в приграничной зоне. И ведь случилось…
   … Мичман Елизаров объявился на лодке за трое суток до выхода на боевую службу, когда наш командир уже писал соответствующее донесение командиру бригады. Баталер возник в обед, и сразу же заглянул в офицерскую кают-компанию, где во всю уже шла полуденная трапеза. Елизаров был как всегда слегка навеселе, с легким головокружением от очередных баталерских успехов.
— Товарищ командир, приятного аппетита и разрешите доложить: мичман Елизаров прибыл из командировки!
   Этот весьма неуместный доклад застал командира за обсасыванием мосла, извлеченного из тарелки с борщом.
— Ты где шлялся? – Угрюмо спросил командир, не прерывая процесса высасывания костного мозга. То, что командирский мосол не полетел сразу в загулявшего мичмана, весьма обнадежило последнего. 
— Я женился товарищ командир! – Торжественно объявил Елизаров. — И, согласно уставу, имею право на десять суток отпуска по причине свадьбы.
От такой наглости командир едва не поперхнулся мослом. 
— А кто тебе дал «добро» на свадьбу?
— Я женился ради пользы дела, товарищ командир. Иначе бы ничего не добыл.
— Так… Ну и кто она? Как ее зовут?
— Она завпродскладом. А зовут ее… Сейчас скажу.
Мичман достал фотокарточку и стал читать по складам имя своей суженой на обороте:
— Нам-зер-жил-рос-вум-чорр-хатан-га… Что означает «Рожденная в чуме в день первого солнца». Ну, в общем, Надя по-нашему.
— Лопарка что ли?
— Нет еще интереснее. Это такая народность есть, только очень маленькая – ипутаки. 
За притихшим было столом снова взволновались. Всех интересовало, как прошла первая брачная ночь с представительницей экзотического племени, но Елизаров, уходил от этой щекотливой темы. Надо было полагать, что в силу огромного количества «огненной воды», захваченной им из лодочных запасов спирта, дело до брачной ночи так и не дошло.
Вместе с Елизаровым приехал и корреспондент областной газеты «Красный лопарь». Он утверждал, что обязан написать очерк о небывалом человеке, который породнился с вымирающим и очень малочисленным народом Севера — ипутаки, которых осталось на всей земле не более ста человек. И теперь вся надежда приумножить популяцию ипутак только на отважного и благородного мичмана Северного флота Елизарова. Корреспондент фотографировал новоиспеченного вождя народа ипутаки на каждом шагу. 
Несмотря на усиленную подготовку к походу, новость обсуждали во всех отсеках. Во время ужина новобрачный мичман, который вступал в брак уже в четвертый раз – и все «ради пользы для общего дела» — был приглашен в кают-компанию для более подробного рассказа о своей свадьбе.
— Ну и чем же вас там потчевали? – Неосторожно спросил командир. Тут, окрыленный всеобщим вниманием, Елизаров дал волю своему красноречию:
— Разрешите доложить меню: на закуски пошла печень трески, перетертая в оленьем молоке, а также оленьи языки в тюленьем сале и морошкой, строганина из замороженной кеты, печеные в золе яйца чаек и, конечно же, акутак – ипутакское мороженное, сбитое из моржового жира, клюквы с брусникой, сахара и лососьих молок. Но самым главным деликатесом был кивиак. Готовится он так: у тюленя или моржа отрезается голова, и туша, неразделанная, вместе с кишками набивается неощипанными чайками и мелкими тундровыми птахами. Выпускают из туши воздух и зашивают ее, при этом швы замазывают тюленьем же салом, чтобы не вытек сок, затем на полгода укладывают в ледяную яму. Там туша успешно подгнивает, а через шесть-семь месяцев, ее извлекают, вспарывают, вытаскивают заквашенных птиц, и внимательно осматривают на предмет червей и паразитов. 
— Изыди, супостат! – Плевался командир. – Отбил аппетит на всю неделю!
Но унять Елизарова, вошедшего во вкус туземной кухни, было невозможно:
— Перья с птичек легко слезают. Берешь ее, милочку за лапки, и откусываешь голову, а затем добираешься до потрохов с мягкими костями…
— Умолкни, гнида! – Дублировал старпом повеление командира. – А то я тоже тебя сейчас за лапки и…
Некоторые офицеры, недоев второе, быстро подались прочь из кают-компании. Но Елизарова это не смутило. Он увлеченно живописал свадебный стол, да еще слегка облизываясь при этом:
— А на десерт же шли жирные живые личинки оленьего овода, которых вытаскивали из шкур только что убитых оленей… Очень хороши были мозги моржей, сваренные в китовом жиру…
— Сгинь, хрен моржовый! – Заорал на него командир, и, прикрывшись салфеткой, побежал в гальюн.
— И ты все это ел?! – Непритворно скривился старпом.
— Так точно! Ради пользы общего дела. Иначе ничего бы не достал.
— Герой. – Сказал старпом.
— Герой. – Подтвердили те, кто еще не успели выскочить из кают-компании.
Мичман Елизаров, лучший баталер Северного флота, был полностью реабилитирован и даже поощрен Почетной грамотой «за успехи в социалистическом соревновании». Бланка с другим текстом у зама не нашлось. А командир, подписывавший документ, от себя добавил – «за жертвенное служение родному экипажу».
Но в мичманской каюте-шестиместке Елизарову спать не разрешили, изгнали в шестой отсек на отдельный диванчик. Мало ли как пойдет процесс переваривания кивиака…

По древней флотской традиции на обед командиру борщ всегда подавался с мослом. Одна из немногих радостей у командира на подводной лодке – мосол: мозговая кость, торчащая из тарелки с борщом, как риф из тропического моря. Мосол подавался не простой, а мозговой, чтобы командир мог выбить мозг из мосла, положить его на хлеб, круто посолить и съесть с превеликим наслаждением. А если на борту вышел в поход и старший начальник, то и ему тоже подается тарелка с мослом. Ведь не будет же командир на глазах начальства смаковать лодочный деликатес в одиночку. 
На пятый месяц «автономки», когда запасы мороженого мяса в «мокрой провизионке» давно исчезли, и коки варили борщ на говяжьей тушенке, командиру и старшему на борту по-прежнему подавали мослы с мозгом, и оба мореплавателя с удовольствием выбивали его из них, или просто высасывали, воздавая хвалу кокам:
— Хороший у тебя кок!- Замечал командиру комбриг, вытряхивая из трубчатой кости вожделенное лакомство.
— Хороший. – Соглашался командир, втягивая в себя содержимое мосла.
— Хороший начальник службы «С». – Уточнял помощник. И под громкое аппетитное высасывание двух мослов это уточнение принималось безоговорочно.
Шел уже седьмой месяц нашей боевой службы… В лодочной «провизионке» давно уже закончилось свежее мясо (в борщ добавляли говяжью тушенку), но в тарелках командира и комбрига мослы не переводились.
Всякий раз я загадывал: «Ну, это, наверняка, последний мосол». Однако наступал ужин, и на ужин подавался все тот же борщ с командирскими мослами. 
Сия таинственная история с неизгрызаемыми костярами вполне могла бы породить миф, сродни «Летучему голландцу» или о сокровищах капитана Флинта. Однажды я отправился к нашему коку-инструктору мичману Марфину. Тот, простая душа, честно все и рассказал. Свежее мясо давно закончилось, а пару мослов он приберег для ублажения начальников. Они у него хранились, как хранят дорогие курительные трубки. Перед подачей в кают-компанию он готовил «костный мозг» из жира, хрящей, вареного сала и хлебного мякиша, а потом начинял этой смесью пустые мослы. Мослы погружались в тарелки с борщом и выглядели вполне натурально.
— Хороший у тебя кок! – Любовался аппетитным кулинарным зрелищем комбриг.
— Хороший. – Соглашался командир, выбивая из трубки «мозг».
— Хороший начальник службы «С». – Как всегда уточнял помощник.
Так и вернулись в Полярный с двумя «вечными» мослами. А хороший кок был награжден медалью «За боевые заслуги». И начальник хорошей службы «С» — тоже.

«И с кого спросить, я вас спрашиваю?

 Эти там, те тут, а тех до сих пор никто ни разу…

В. Черномырдин

Фамилия у начальника эскадренной судоремонтной мастерской (СРМ) была очень необычной: Шпрот-Придавыш. Некоторые думали, что это одновременно и фамилия, и прозвище. Поэтому официально обращались к капитану 3 ранга-инженеру – «товарищ Шпрот», а за глаза звали «Придавышем». Но на самом деле прозвище у него было совсем другое – «Гауптман». И заслужил он его из-за пристрастия сажать своих провинившихся матросов, старшин и даже мичманов на гарнизонную гауптвахту. Чуть что не так – «трое суток ареста!» У Шпрота были особо дружественные отношения с начальником гауптвахты старшим прапорщиком морской пехоты Вакулой. И тот сажал клиентов своего друга за милую душу. Конечно, ремонтники народ непростой, тяжелый народ, но раздавать «губу» направо-налево – самая неразумная из всех дисциплинарных практик, и ретивый начальник однажды в этом убедился. 
Шпрот-Придавыш гордился своей кличкой «Гауптман», по-немецки это слово значило «капитан». И фуражку он носил на немецкий манер – «полугрибом», без распорного обруча. Ему бы усики-щеточку да челку набок и вылитый фюрер. Вот почему киношники, как-то снимавшие на эскадре очередной военно-фантастический фильм, предлагали Гауптману роль Гитлера в гробу (по замыслу сценариста один из двойников фюрера был найден во время штурма рейхстага в гробу). Но капитан 3 ранга Шпрот-Придавыш гордо отказался. А может просто опасался, что после такой роли его флотская карьера не пойдет в гору. Но дело не в этом. Дело в том, что в СРМ выполняли иногда левые работы, халтуру: матросы-ремонтники вытачивали из эбонита модельки подводных лодок, делали латунные таблички для надгробных памятников, натачивали шнек-ножи мясорубок, и многое другое… Но однажды Шпроту-Придавышу выпал совершенно сногосшибательный шанс: собрать из корабельного ЗИПа портативный самогонный аппарат. И он самолично собрал ешл. Аппаратик вышел небольшим, умещался в сейф, но производительным – выдавал два стакана в час натурпродукта. А тут в голову Гауптмана пришла дерзкая научная мысль – перегонять технический спирт в медицинский. И он это сделал. И получилось! А он еще этот ромоподобный напиток на рябине настоял – рябины вокруг мастерской росло немеряно. Автор назвал свое изделие «рябиньяк» и отдал ему должное. Оно получилось крепкое, ароматное и довольно дешевое. Однако добрый хмель не сделал из начальника СРМ добряка, напротив, капитан 3 ранга Шпрот-Придавыш ужесточил служебные требования настолько, что выдал своему помощнику-технологу старшему мичману Стрикулеску трое суток «губы» за «неглаженные шнурки», неуставные пуговицы и прочие упущения по службе. И вот тут-то самое интересное: находясь под градусом, Гауптман вписал в «Записку об арестовании» …свою собственную фамилию! И получилось так:
«Войсковая часть — Судоремонтная мастерская. Должность – начальник судоремонтной мастерской, воинское звание – капитан 3 ранга, фамилия – Шпрот Придавыш А.Н., кем и когда арестован – начальником СРМ 8 декабря 198… г., на какой срок арестован – 3(трое) суток, в какой камере содержать – в общей, когда помыт в бане…»
— Ты когда мылся в бане? – Строго вопросил начальник.
— Я в баню не хожу. – Мрачно отвечал Стрикулеску. — Я дома под душем моюсь. Каждый день.
 — Сегодня мылся?
— Так точно.
И начальник СРМ вписал нетвердой рукой «помыт в бане – сегодня; заключение врача – здоров». Потом как всегда лихо и неразборчиво расписался, пришлепнул печатью и отдал документ на руки арестованному, а сам продолжил дегустацию «рябиньяка», усложненного добавкой ложкой растворимого кофе.
Старший мичман Стрикулеску, изучив записку об арестовании, и не найдя в ней своей фамилии, сначала удивился, а потом обрадовался. И в голове его созрел план отмщения за свою поруганную безупречную службу.
Когда начальник СРМ, перебрав с экспериментами, уснул прямо в своем кресле за рабочим столом, Стрикулеску, будучи человеком богатырского телосложения, легко вытащил его из кабинета и отчасти перенес, отчасти перетащил в своей «Запорожец». На его удачу, штатный начальник «губы» старший прапощик Вакула, приятель Гауптмана, убыл в очередной отпуск, а временно замещал его великовозрастный лейтенант из комендатуры Ремигайло по кличке «Камбоджа». Кличка родилась из анекдота: «Чем Ремигайло отличается от столицы Камбоджи? Столица Камбоджи Пномпень, а Ремигайло – пеньпнём». Ну, не высоких был умственных способностей человек. И «Записку об арестовании» прочитал так, как позволил интеллект:
— У вас в записке двое арестованных указано Шпрот и Придавыш, а привезли одного. Где второй?
— Берите пока Шпрота. – Пошутил Стрикулеску. — А Придавыша завтра привезем…
Эта незамысловатая шутка имела самые невероятные последствия… 
Лейтенант Ремигайло (Камбоджа) был немало озабочен тем, что на временно вверенной ему гауптвахте камеры для старших офицеров не было. Для младших офицеров была, а для старших – не было, поскольку за всю историю военно-исправительного заведения старших офицеров сюда не сажали. А, согласно Уставу, старшие офицеры должны были содержаться отдельно от младших. Вот тогда лейтенант Камбоджа (Ремигайло) приказал срочно создать такую камеру. В караульную дежурку внесли две койки, на одну из них положили не пришедшего в себя после «рябиньяка» начальника СРМ Шпрота, а другую застелили для его подельника капитана 3 ранга Придавыша. А поутру он не проснулся, а продолжал пребывать в блаженном состоянии. А поутру инспектировать гауптвахту пришел сам комендант гарнизона. Он, разумеется, сразу обратил внимание на то, что по ведомости в камерах числилось шесть человек, а в наличии оказалось пять. Где шестой?
— Где капитан 3 ранга Придавыш? – Строго вопрошал комендант. Он осмотрел импровизированную «камеру для старших офицеров». На ее окне не было решетки, и сразу стало ясно, что Придавыш самовольно покинул «губу», то есть сбежал. За побег арестованного был снят начальник караула и сам был посажен на трое суток в общую камеру. Но самое главное — начались активные поиски сбежавшего офицера.
Лейтенант Ремигайло-Камбоджа лично отправился на подплав к дежурному по эскадре. Узнав о том, что капитан 3 ранга Шпрот-Придавыш числится в бегах, дежурный «по эскадрону» очень удивился, но тут же организовал поиски беглеца. Караульная рота прочесала всю территорию подплава – от свинарника подсобного хозяйства до штабного особняка, проверили все складские помещения, учебные классы, баталерки, гараж и даже кочегарку, нашли двух беглых матросов, но капитана 3 ранга не нашли. В поиски включился комендантский взвод, его бойцы обследовали все места в городе, где мог скрываться офицер – от ресторана «Барсук» до женского общежития хлебопекарной фабрики. И там никого не нашли, кроме двух загулявших курсантов-практикантов. На всех въездах в город, на всех КПП (включая автобусную станцию и морской вокзальчик-портопункт в губе Горькая), повысили бдительность, удвоили ее, а кое-где и утроили. Тщетно! Капитан 3 ранга Шпрот-Придавыш не покидал границы города. Об этом тревожном факте сообщили куда надо – в политотдел эскадры и в особый отдел. В политотделе новость приняли близко к сердцу: начальник СРМ был определен делегатом на общефлотскую партийную конференцию, и тут на тебе! Замначпо (заместитель начальника политотдела) вместе с начоргом (начальником орготдела) быстро переписали характеристику на капитана 3 ранга Шпрота-Придавыша; и были в ней такие строки, что с подобной «объективкой» его бы и на порядочное кладбище не приняли, не говоря уже про общефлотскую партийную конференцию.
В особом же отделе сразу приступил к особому делу. Вскрыли квартиру пропавшего офицера, и охнули. Один из оперативников, большой любитель классических опер, даже пропел арию индийского гостя из «Садко»:
Не счесть алмазов пламенных
В лабазах каменных!
Алмазов в квартире начальника СРМ не было, но зато были драг и полудраг металлы, начиная от красной меди и морской бронзы, кончая серебром, золотом и даже платиной. Здесь же обнаружили и с полдюжины радиоэлектронных блоков и плат, из которых пропавший без вести Шпрот-Придавыш выплавлял серебряные, золотые и платиновые контакты… 
В тот же день любитель цветной металлургии и автор замечательного напитка «рябиньяк» был обнаружен на гарнизонной гауптвахте и переправлен в следственный изолятор. А старший мичман Стрикулеску даже пожалел своего бывшего начальника. Не ожидал он, что так подставит Гауптмана своей невинной шуткой… Шутить на флоте надо осторожно. 
 Оперативник знал арию индийского гостя нетвердо. Правильно: «Не счесть алмазов в каменных пещерах…»

В 70-е годы кораблей строилось — так много, что не хватало специалистов для комплектации экипажей. Стали призывать из запаса. Так на большой противолодочный корабль (БПК) «Красный пролетарий», стоявший у достроечной стенки северодвинской верфи «Звездочка», был призван на два года лейтенант медицинской службы Волоховец. И все было бы хорошо, если бы он не проговорился в кают-компании, что на «гражданке» работал хирургом-гинекологом. Мгновенно по всему кораблю, по всей бригаде и даже по всей верфи разнеслась новость: на «Красный пролетарий» прислали гинеколога! И тут же «Красный пролетарий» в курилках, столовых и прочих толковищах был переименован в «Красный абортарий». Флотские острословы не давали прохода офицерам, мичманам и даже матросам-«краснопролетарцам»:
— Ну, что ребята, расскажите, как вас там доктор в кресло укладывает?
А с креслом и вовсе казус вышел, да такой, что хохотала вся «Звездочка». Дело в том, что по плану производства мирной продукции для народного хозяйства, наряду со всяким ширпотребом «Звездочка» выпускала и медицинскую технику, в том числе и гинекологические кресла. Идет по причалу капитан 2 ранга Черников, друг и однокашник командира «Красного аб…, простите, пролетария» и видит, как грузчики переносят в кузов фургона готовую продукцию – большие коробки с надписью «Кресло гинекологическое КГ-6». Подозвал он бригадира и распорядился:
— Одно кресло передайте на БПК «Красный пролетарий» лично командиру! Вот вам, ребята, на бутылку.
Большой противолодочный корабль стоял неподалеку, и двое грузчиков быстро притащили коробку к трапу. Дежурный по кораблю очень удивился, когда увидел столь неожиданную и объемную посылку. Но бригадир все объяснил:
— Вот, велели вашему командиру в подарок передать! Как говориться от нашего стола –вашему.
Командир был в городе, и дежурный по кораблю доложил старпому:
— Тут для нашего командира коробку с верфи принесли.
— А что в коробке?
— Да вроде мебель какая-то.
— Прими.
Коробку отнесли в командирский коридор и поставили возле двери в каюту. Вечером командир вернулся на корабль, увидел коробку и… Вместо цензорских «пи, пи, пи», ставлю точки: 
— Какая………?!!! Где этот……………………………!!!!!!! Да я вас всех ………………!!!!!! Чтоб………!!!
Однако, поостыв и из природного любопытства осмотрев кресло, пришел к выводу, что за борт выбрасывать его не надо. Если убрать лишние приспособления, то в нем очень даже комфортно можно сидеть в ходовой рубке, да еще и откидываться, когда устанет спина. Кресло смонтировали на ГКП по правому борту. Забегая вперед, скажу, что все начальники, которые выходили в море на «Красном пролетарии», отмечали необыкновенное удобство этого кресла, ничуть не догадываясь о его исходно назначении. Некоторые даже дремали в нем, откинув спинку.
А тут и женский праздник подоспел — 8 марта. И в кают-компанию «Красного пролетария» доставили корзину цветов с бутылкой шампанского от анонимного поздравителя. Загрустил офсостав. Родного корабельного эскулапа чурались все – от боцмана до командира. Даже здороваться перестали. И стал доктор Волоховец на «Красном пролетарии» вроде как персоной «нон грата». Однако куда деваться? 
Больше всего допекал командира его друг-однокашник, командир точного такого же БПК капитан 2 ранга Черников:
— У вас там боцман вот с таким пузом ходит. Он на каком месяце-то?
Или:
— Говорят, у вас абордажную команду доктор возглавляет? Всех на абортаж берет.
Командир не выдержал и нанес визит флагманскому врачу бригады:
— Нельзя ли нам гинеколога заменить на другого врача? 
— Но у Волоховца хорошая хирургическая практика. Клиницист отличный!
— Поменяйте его нам, хотя бы на уролога. Но гинеколог на боевом корабле – это ни в какие ворота не лезет.
— Могу предложить только педиатра.
— Нам лишь этого не хватало! Прохода не дадут: после гинеколога – педиатра. Вы нам еще акушера предложите! Педиатр! Нас же «педиками» потом будут звать.
— Вот на ходовые испытания пойдете, я вам другого врача подберу.
А пока лейтенант медицинской службы Волоховец окормлял, то бишь оздоравливал экипаж «Красного пролетария» по всем правилам службы «М».
Злоязыкий Черников враз прикусил язык, когда на его корабль «Красная Пресня» начальником медицинской службы назначили врача-проктолога, тоже призванного из запаса. Это был шок! Разумеется, «Красная Пресня» сразу же стала «Красной клизмой». Теперь уже у Черникова невинно интересовались не нужна ли им партия новомодных подгузников от Версаче? Черников утешался лишь тем, что на «Красную Москву» был назначен врачом патологоанатом.
И вдруг у жены Черникова начались неправильные роды. Везти ее в Архангельск было невозможно – штормовая и нелетная погода. Ни катером не отправить, ни вертолет вызывать. Призвали на помощь лейтенанта Волоховца. И он пришел и все сделал, как надо. И ребенок целехонький родился, и мать жива. Лишь после этого события «Красный абортарий» снова стал «Пролетарием», а доктор ушел с экипажем на ходовые испытания, а потом и на первую боевую службу в Средиземное море. И никто его больше не попрекал былой гражданской специализаций. А потом и вовсе гордиться им стали, когда в штормовом море доктор переправился по натянутому тросу на плавбазу, где терпел бедствие моряк с осложненным перитонитом. Корабли ходили на волнах то вверх, то вниз, трос при этом то провисал, то опасно натягивался, несколько раз доктора макало в ледяную воду, но он все же добрался по «воздушке» на плавбазу, провел операцию, спас матроса. Обратно возвращался тем же путем. При этом понимал, что в случае обрыва троса, вытащить его из бушующих волн будет невозможно. За этот подвиг лейтенант Волоховец был награжден орденом Красной Звезды. И ни один даже самый злой язык не повернулся, чтобы как-нибудь переиначить название святой награды…
А когда по истечении двух лет старший лейтенант Волоховец собрался на «гражданку», командир уговорил его остаться в «кадрах» и послужить флоту на «полную катушку». И док, ныне полковник медицинской службы, остался.

Духовой оркестр грянул марш «Гвардия флота», и почетные гости — ветераны-подводники, почти все герои Советского Союза, прославленные моряки вошли в Аллею Славы, дабы перерезать алую ленточку. Вместе с ними шагал и начальник политотдела дивизии подводных лодок (начпо) капитан 1 ранга… Впрочем, фамилия у него самая обычная, а вот кличка — весьма выразительная: Салазар. Можно только догадываться, за что его породнили с португальским диктатором, но Салазар очень хотел оставить зримый след своей деятельности и потому задумал Аллею Славы, где были бы увековечены в бронзе и мраморе скульптурные портретов героев-балтийцев. Похвальное дело. Но загвоздка была как раз в мраморе и бронзе — где их достать в гарнизоне города Лиепая? Ну ладно, вместо бронзы обошлись гипсом, добытым в санчасти, и матрос с береговой базы довольно правдоподобно изваял бюсты геройских моряков. Бюсты покрасили «бронзовкой» и вышло весьма натурально и внушительно. А мрамор? Мрамор заменили гранитом. И получилось очень даже монументально и очень даже мемориально: справа и слева от почетной дорожки стояли практически одинаковые гранитные обелиски, увенчанные почти что бронзовыми головами. И герои-подводники безошибочно узнавали себя в изваяниях. А потом произошло нечто странное: ветераны подводного флота вдруг стали улыбаться и подтрунивать друг над другом:
— Ну, Вася, я не знал, что на самом деле ты Семен Моисеевич!
— Помолчал бы уж, Лазарь Исаакович!
— А командир-то наш — Соломон Маркович, а мы держали его за Ивана Митрофановича!
И вот такие смешки раздавались во всех уголках аллеи героев. Салазар присмотрелся к обелискам и ахнул: под латунными табличками с фамилиями героев проступали буквы явно не кириллические, а «пылающие» литеры иврита. Под каждым бюстом Героя проступали чуть видные, но вполне отчетливые еврейские имена и фамилии. Салазар побагровел. Такого конфуза он никак не ожидал. Начпо бросился к командиру береговой базы. Ведь именно его матросы строили Аллею, и строили ее «хапспособом». 
— Это сионистская провокация! — Кипел Салазар. — Вы за это ответите!
Впрочем, все выяснилось довольно скоро. Лейтенанту-хозяйственнику, которому была поставлена столь ответственная задача — воздвигнуть бюсты героев на достойные постаменты, отправился с матросами на заброшенное еврейское кладбище. Там стройбригада подобрала с дюжину почти, что одинаковых по размеру гранитных обелисков. Сбили «лишнюю» символику, затерли, как смогли, а потом закрасили кузбасс-лаком экзотические имена и фамилии. Постаменты приволокли к штабу и поставили в рядок. Кто ж знал, что коэффициент расширения гранита под щедрым майским солнышком совсем другой, чем у кузбасс-лака? Вот краска-то и осыпалась на весеннем припеке… Физика с химией.
А героям-подводникам их нечаянные псевдонимы очень понравились, и они с удовольствием величали друг друга Иосифами, Натанами, Моисеями…
А Салазара переименовали в Лазара. А когда за «Аллею Славы» он получил от вышестоящего начальства «ананас», то есть эНэСэС — неполное служебное соответствие, тогда его стали величать не только по матушке, но и по батюшке — Лазарь Ананасович.

(Сей факт удостоверил капитан 2 ранга-инженер Владислав Мацкевич)

«Хуже водки лучше нет!»

«Вино нам нужно для здоровья. А здоровье нам нужно, чтобы пить водку».

В. Черномырдин

Капитан 3 ранга Щитомырдников целый год командовал подводной лодкой, а потом снова вернулся в «первобытное состояние» — на должность старпома. И все из-за пристрастия к «красному вину». «Красное вино» он сотворял сам: доставал из кармана старомодную пипеточную авторучку с красными чернилами, и выжимал из нее в стакан спирта несколько капель. Напиток становился клюквенно красным, после чего Щитомырдников осушал стакан, не поморщившись.
— Да не могу я чистый спирт пить! – пояснял он сотоварищам. – Бесцветный, белый, противный. А вот красненький идет, как «клюковка».
Любимое присловье старпома, мужика крепкого и могучего: «Здоровый образ жизни мешает нам вести избыток здоровья». Избыток здоровья он и уравновешивал «красненьким». 
В тот летний день командир подводной лодки убыл в очередной отпуск, оставив за себя ВРИО капитана 3 ранга Щитомырдникова. Известно, что самая сладкая пыль – это пыль из-под колес, отъезжающего начальства. После ужина врио командира принял на грудь стакан «красненького» и прилег в каюте вздремнуть на часок. Проснулся — часы показывали семь сорок. За окном пасмурно светало солнышко вечного полярного дня. Глянул Щитомырдников на часы и аж подскочил: через двадцать минут подъем флага, а никто и не чешется. С большим трудом выгнал он команду на подъем флага и с изумлением обнаружил, что на причале, кроме его экипажа, никого нет.
— Товарищ капитан 3 ранга, — вполголоса сообщил ему дежурный по кораблю, — мы уже утром поднимали флаг.
— Как утром? – Опешил Щитомырдников, — а сейчас что?
— А сейчас 20 часов. – Ответил дежурный, и на всякий случай уточнил. — Вечера.
В Заполярье летом, что 8 часов утра, что 8 вечера – на глаз не отличишь. Но Щитомырдников с честью нашел выход из конфуза:
— Так утром флаг чуть не подняли «морем» кверху (синей полосой вверх). Хорошо я заметил… Поэтому проведем учения по подъему флага… Флаг и гюйс – поднять!
     Флаг и гюйс подняли. А потом по вечернему тут же и спустили.
С флагом – проехали. А вот с утренней физзарядкой не прокатило.
Утром капитан 3 ранга Щитомырдников принял, как всегда, дозу «красненького», решил проверить проведение утренней зарядки в команде. Физическую зарядку проводил на причале лейтенант Симаков, кандидат в мастера спорта по прыжкам в длину. Матросы послушно вторили движениям его рук и ног. Но Щитомырдникову его методика не понравилась:
— Сто пинков тебе в шляпу, кнехт некрашеный! Смотри, как зарядку проводить надо!.. Экипаж, делай, как я!
Он встал перед шеренгой, резко взмахнул руками, и, потеряв остойчивость, завалился на спину, раскинув при этом руки крестом. Все дружно последовали его примеру. Лежать на нагретых досках причала было легко и приятно. Поэтому Щитомырдников сразу уснул, а все остальные лежали на спине, раскинув руки в ожидании следующей команды. Ожидание несколько затянулось, но никто не порывался прервать замечательное упражнение. В это время по причалу проезжала черная «Волга» с начальником политотдела эскадры.
— Что это у вас за лежбище котиков? – Поинтересовался контр-адмирал Стригунов у лейтенанта Симакова, который единственный оставался на ногах.
— Это медитация, товарищ адмирал! – Не моргнув глазом объяснил ситуацию бравый лейтенант. – Настрой на качественное выполнение служебных обязанностей.
— Ясно, — хмыкнул контр-адмирал. – Командира ко мне!
Когда капитан 3 ранга Щитомырдников, придя в себя после показа как надо делать зарядку, предстал перед глазами начпо, адмирал сделал ему строгое внушение:
-Что у вас там за «ноу-хау» такое?! Сегодня у вас медитация, блин, завтра тыквандо какое-нибудь, так и до фэн-шуя докатитесь! Что за низкопоклонство перед Востоком?! Вы меня поняли? Прекратить, тыквой вам в лоб, фэн-шуй, вашей бабушке!
— Так точно! Виноват. Больше не повторится!
   В тот же вечер, придя домой к унылому холостяцкому очагу, Щитомырдников вспомнил разговор с начальником политотдела, и горько махнул рукой:
— Ну и хрен с ним, с этим фэн-шуем!
Он налил стакан ледяного – из холодильника – «шила», достал заветную авторучку с красными чернилами, но тут в дверь заглянул сантехник Ваня Тузов, или в сокращенном флотском варианте – Вантуз. Вантуз когда-то начинал службу на одной лодке вместе с лейтенантом Щитомырдниковым, и дослужился до мичмана, старшины команды трюмных. Им было, что вспомнить, тем более под стакан, налитый по «марусин поясок». Красные чернила в авторучке, как назло, закончились, и Вантуз предложил свое «вечное перо», заправленное обычными синими чернилами. Напиток тут же приобрел зловещий фиолетовый окрас. 
— Один черт! – махнул рукой Вантуз. – Любая «бормотуха» все одно «чернила»!
— Ну да, — с отвращением посмотрел на свет «синюху» кап-три. – Прямо «голубое кюрасао» получилось…
— Не знаю, как насчет «кюрасао», — заметил сантехник, — но на жидкость для протирания окон шибко шибает. Ни дать, ни взять «Мистер Пропер»!
— Отставить «Пропера»! Это самая натуральная черничная настойка. Финская, можно сказать. Типа «Лаппония»… Ну, давай, Семеныч, быть добру! – Провозгласил капитан 3 ранга.
— Носом к морю, Сергеич! – Призвал Вантуз.
Осушили стаканы, вытерли фиолетовые почему-то слезы… Закусили отломанным ростком столетника, произраставшего в горшке, оставшимся от первой еще жены, иссохшего без полива, но все еще живого. 
— А тебя каким ветром к нам занесло? – спросил Щитомырдников нечаянного гостя.
— Да у меня тут два вызова. Один в сорок пятую квартиру, другой в седьмую…
— О, к Машке что ль?! – обрадовался кап-три, представив симпатичную официантку из офицерской столовой.
— Ну да, у ней сифон потек…
И тут после второго стакана «голубого кюрасао» а может и «лаппонии» Щитомырдникова озарило:
— А давай я к ней пойду да сам сифон прочищу! А ну, сымай свою спецуху, надевай мой китель. Похохмим маленько.
Они переоделись: причем комбинезон сантехника оказался Щитомырдникову в самый раз, а китель с погонами капитана 3 ранга пришелся Вантузу тоже в пору. После третьего «залпа» старпом взял чемоданчик сантехника и отправился на пятый этаж, а Вантуз с «тревожным» чемоданчиком Щитомырдникова начал движение в сторону 1-го подъезда, где в квартире №7 проживал сам начальник политотдела эскадры контр-адмирал Стригунов, он же за глаза – Кубик Рубика. Однако, разыграть симпатичную соседку не удалось, как не удалось и повеселить начпо. О том, что произошло дальше, поведали протоколы – один из отделения милиции, другой – из комендатуры, ибо фальшивого сантехника подобрала милиция, а лжекапитан 3 ранга загремел в гарнизонную комендатуру.
Из милицейского протокола: «Гражданин мужского пола и неустановленной личности (без документов) в состоянии сильного алкогольного опьянения лежал на площадке 5 –го этажа так, что жильцы противоположных квартир не могли выйти из дверей, так как их двери подпирали с одной стороны ноги спящего гражданина, а с другой его голова и прочие конечности. Тело неопознанного гражданина доставлено в городской вытрезвитель имени Бела Куна».
Протокол гарнизонной комендатуры свидетельствовал: «Капитан 3 ранга (без документов), назвавшимся при задержании Иваном Семеновичем Тузовым, заявил владельцу квартиры №7, что он прибыл по вызову для починки сливного бачка. Офицер с такой фамилией в списках комсостава в\ч 12345 не значится. В связи с этим самозваный капитан 3 ранга был передан для выяснения личности в особый отдел вышеуказанной войсковой части».
В особом отделе без особого труда опознали в подозрительном самозванце бывшего мичмана-трюмача Тузова. После чего Вантуз был отправлен в городской вытрезвитель имени Бела Куна, известный в народе, как «санаторий Белочка». Там и встретились оба приятеля, еще раз подтвердив друг другу, что хороших вин в городе нет и что в магазинах «одни чернила».

… Надо было видеть физиономию начальника политотдела Стригунова, когда он открыл дверь «сантехнику»: на пороге весьма нетвердо стоял капитан 3 ранга с «тревожным» чемоданчиком.
-Мастера вызывали? – Спросил он.
— Вызывали…
— Где у вас тут гальюн?
Начпо проводил его в туалет, уточнив на всякий случай:
— А вы из какой части?
— Из санитарно-технической. – Буркнул Вантуз.
Пока начпо пытался вспомнить, где на подплаве располагается СТЧ – санитарно да еще техническая часть, жена сделала ему комплимент:
— Даже не подозревала, что тебя так на подплаве уважают – целого механика прислали!
Кубик Рубика удовлетворенно хмыкнул, решив, что и в самом деле, с какой-то из лодок отрядили на выполнение ответственного задания корабельного инженер-механика, и отправился досматривать телесериал. А «офицер-механик», открыл чемоданчик и обнаружил там множество полезных вещей: смену белья, кремовую рубашку с погонами, черную пилотку, зубную щетку, а главное – «школьницу», то бишь «шильницу», плоскую фляжку, сработанную под размер внутреннего кармана шинели. «Шильница», как и полагается, была заправлена «шилом», первоклассным «КВ» — Корабельно-Ворованным спиртом по самую завертку. Продегустировав напиток, и найдя его отменным, хотя и совершенно бесцветным, Вантуз высосал «шильницу» до дна, после чего как смог починил бачок и решил испытать его в деле. Сел, сделал дело, да и уснул прямо на унитазе, привалившись к бачку.
Тем временем телесериал закончился, и жена Кубика Рубика Фаина Наиновна отправилась в туалет по малой нужде, поскольку имела привычку к неумеренному питью чая во время просмотра телесериалов. Дверь в туалет была закрыта, горел свет, ясно, было, что ремонтные работы еще продолжаются. Фаина Наиновна стала прохаживаться по коридору, при этом походка ее напоминала популярный ирландский танец с нетерпеливым вскидыванием ног и легкими подпрыжками. Вскоре к ней присоединился и сам Кубик Рубика. Но подпрыгивал он недолго. Со всей мужской напористостью он решил проинспектировать ход ремонта бачка и распахнул дверь туалета.
— Что здесь происходит? – Ошарашенно гаркнул он, увидев засидевшегося на стульчаке «механика». Ответом ему был раскат мощного храпа. Кубик Рубика попытался привести «кап-три» в чувство, тряс его и сулил всякие кары по служебной и партийной линии, но тщетно: беспартийный дядя Ваня Туз, оседлал фаянсовую чашу, как казак седло, даже скрестил ноги, и не на миллиметр не сдвинулся со своего тронного места. Тогда начпо позвонил в комендатуру. Для приезда патруля требовалось время. И ирландские танцы в коридоре возобновились с новой экспрессией. История умалчивает, чем закончились эти энергичные коленца. И даже когда приехал лейтенант с двумя бойцами, понадобилось еще немало времени, чтобы поднять Вантуза с места, привести его в транспортабельный вид. Говорят, что Фаина Наиновна отправилась с кратковременным деловым визитом к соседям, а уж как обошелся со своей нуждой Кубик Рубика, дело фантазии каждого слушателя или читателя.

Медитация, блин! Фэн шуй с кюрасао или тыквандо с пропером. Одно слово – низкопоклонство перед «шилом», и сколько не возглашай «быть добру!», к добру оно не приводит.

«Красивых женщин я успеваю только заметить. И ничего больше».

В.Черномырдин

После многомесячного боевого патрулирования (боевой службы) в Средиземном море подводная лодка Б-555 получила «добро» на заход в марокканский порт Касабланка. Зашли как раз в национальный праздник этой страны, и по такому случаю все офицеры советской подводной лодки были приглашены на раут к министру обороны Марокко. Среди прочих был и невольный герой этой истории инженер-механик командир боевой части 5 капитан-лейтенант Барышев. Холостяк. Член КПСС. Второй согерой – капитан 1 ранга Кузишин, командир бригады подводных лодок, старший на борту «Буки три пятерки», тоже член КПСС, но не холостяк.

Итак, салон министра обороны Марокко, фуршет, гости, дипломаты, дамы в вечерних нарядах, атташе разных стран… Наши офицеры, заинструктированные комбригом, замполитом и представителем советского посольства держатся в стороне от всех, кучкой, пробуя разные напитки, которые щедро подливают им чернокожие официанты в черных фраках. Больше всех надегустировался капитан-лейтенант Барышев, и стал поглядывать на стайку марокканских красавиц, жен марокканских моряков, которые пили шампанское своим дамским кружком. Одна из них – стройная гибкая, черногривая, ни дать, ни взять черная пантера, понравилась Барышеву необыкновенно. Он с удовольствием бы пригласил ее на танец, но никто не танцевал. Тогда он подошел поближе, чтобы выразить ей свое восхищение и в порыве чувств слегка похлопал черную пантеру ниже талии. Та метнула на него гневный взгляд, и тут же от группы марокканских офицеров отделился некий командор, который, придерживая кортик, решительным шагом направился к дерзецу, публично посягнувшему на честь жены. Перед глазами комбрига промелькнула вся цепь неминуемых событий: сейчас командор ударит механика кортиком, тот скорее всего перехватит руку, начнется кровавая драка, и где! — в резиденции министерства обороны! История попадет в печать, тут же доложат в Москву, в МИД, в главкомат ВМФ, главком пришлет гневную телеграмму, механика снимут с боевой службы и отправят в Союз, а его, капитана 1 ранга Кузишина, тоже снимут и отправят неизвестно куда… Обидно и то, что вся многолетняя работа наших дипломатов по приручению этой замечательной средиземноморской державы сейчас пойдет насмарку!

Надо было что-то делать! На все про все оставались секунды…

Капитан 1 ранга Кузишин был настоящим подводником и умел принимать правильные решения в условиях жесточайшего дефицита времени.
Он пересек боевой курс командора и заговорил с ним на международном, то бишь английском языке. Если правильно перевести на английский всё, что он сказал, соблюдая времена, падежи, местоимения, то получилось бы следующее:
— Сэр, я приношу извинение за бестактность моего офицера! Он это сделал, не зная обычаев страны пребывания. Мы только что вернулись из Хренландии (такую страну надо еще хорошо поискать на карте – прим. Авт.), и там принято выражать восхищение женской красотой легким похлопыванием по ее корме. Вероятно, он забыл, что находится не в Хренландии, а в Марокко, и здесь другие обычаи… Я приглашаю вас завтра на борт подводной лодки, где в вашем присутствии и в присутствии вашей жены лично отрублю ему пальцы на той руке, которой он коснулся вашей прекрасной жены.
Удовлетворенный командор кивнул и подошел к жене. Они о чем-то заговорили, но Кузишину уже было не до них. Он немедленно отправил механика на лодку, пообещав разобраться с ним завтра. А чтобы тот после продолжительной дегустации не сбился с курса, отправил с ним для подстраховки штурмана. Слава Богу, поединок командора с механиком не состоялся, инцидент был исчерпан, прием продолжался, как ни в чем не бывало. В конце раута, когда гости потянулись к выходу, к Кузишину подошел командор, ведя под руку свою «черную пантеру».
— Сэр, — сказал он, — благодарим вас за честь быть приглашенными на борт вашего корабля. Но моя жена и я, мы оба очень просим не отрубать пальцы вашему офицеру.
— Нет, нет! – Запротестовал комбриг. – Даже не просите. У нас так принято. Провинился – получай кулацкую пулю. Он будет наказан.
— В таком случае, мы не сможем посетить корабль, где так жестоко обращаются с людьми.
— Хорошо, я подумаю… — Сбавил обороты комбриг. — Я посоветуюсь с офицерами…
Он подошел к своим и спросил:
— Кто за то, чтобы поднять бокал и как можно выше за здоровье командора!
Все высоко подняли руки с бокалами. Кузишин обернулся к марокканцу:
— Мои офицеры поддержали вашу просьбу не отрубать виновнику пальцы. 
Спутница командора благодарно прижала ладони к груди и произнесла по-русски:
— Спасибо!
На другой день в точно назначенный час командор с супругой появились у трапа подводной лодки. Комбриг встретил их лично, успев перед этим проинструктировав весь личный состав:
— У нас будет гостья. И если, не дай бог, кто-то протянет к ней свои ручонки, чистые и не очень, то будет иметь дело со мной и ее мужем! Вопросы есть?
— Разрешите вопрос? – Спросил минер. – А шекспировский Отелло был тоже марокканцем? Или мавром?
Комбриг не знал точно, но на всякий случай подтвердил:
— Именно марокканцем! И не забывайте, чем кончил Яго!
Кают-компания погрузилась в мрачное молчание. Офицеры уже полгода не видели даже женской тени, и вдруг такое морально-политическое испытание – визит черноокой смуглокожей пышногривой красавицы…

Обед прошел в теплой благостной атмосфере. Пили за дружбу между марокканским и советским народами, за женщин вообще и присутствующую даму, в частности, за тех, кто в море, и многое за что еще… Потом комбриг дал распоряжение механику провести гостей по лодке (кроме торпедного отсека). Механик повел супругов на экскурсию — из носа в корму, отчего те пришли в глубочайшее смятение при виде предельного аскетизма, в каком ютились герои-подводники. Больше всего поразил их дизельный отсек, где в дикой жаре раскаленного африканским солнцем корпуса, стоял густой дух соляра, кузбасслака, машинного масла и выхлопных газов. Механик, не сводя глаз с «черной пантеры», увлеченно повествовал о преимуществах 4-хтактных дизелей 2Д42 мощностью 1900 лошадиных сил перед 3-хтактным дизелем 37Д с газотурбонаддувом мощностью по 2000 «лошадей». Под конец он вручил гостям небольшую модельку подводной лодки, выточенную его мотористами из эбонита. В ответ командор подарил ему статуэтку марокканки из черного дерева и при этом крепко пожал неотрубленные, по счастью, пальцы, а «черная пантера» дерзко поцеловала дерзкого механика в щеку.

Да здравствует дружба народов!

«Мы продолжаем то, что мы уже много наделали».

В. Черномырдин

За гальюны на подводной лодке отвечают механик и доктор. Мех за эксплуатацию, а док за санитарное состояние. Это информация для общего развития и расширения кругозора. А теперь к делу.

Лодка стала на киль-блоки
На неведомые сроки…

Так начинается известный среди подводников эпос о жизни экипажа в условиях докового ремонта. В доке все гальюны на лодке закрываются и даже опечатываются, а личный состав пользуется местным отхожим местом, которое, как правило, находится у черта на куличках, и чтобы добраться туда, надо сначала спуститься по деревянным многомаршевым трапам на стапель-палубу, а потом мчаться через два футбольных поля, причитая «Только не здесь! Только не сейчас!..» к ржавой железной халабуде, именуемой «санитарно-гигиенический комплекс» или попросту – «береговой гальюн», или еще проще – «сортир».

Чтобы не подвергать экипаж подобным испытаниям, командир приказал механику оборудовать «санузел» из подручных средств, а главное неподалеку от корабля. Механик быстро спроектировал классическую деревянную будку, поставил ее на выброшенные над морской бездной два бревна и соорудил тросовое ограждение, чтобы вслед за продуктами жизнедеятельности не полетел вниз и сам потребитель продуктов. Доктор санузел одобрил – все чистенько, из свежих досок, и главное – убирать ничего не надо. И все было бы хорошо, если бы через неделю в уборной не завелись дикие осы. Они соорудили себе гнездо на внутренней стороне стульчака и угрожающе жужжали, если кто-то загораживал им свет. 
— Док, — распорядился командир, — купи дихлофос и вытрави насекомых. А то неровен час тяпнет какая-нибудь тварь прямо в ахиллесову пяту.
— И превратится та пята, — продолжил мысль командира старпом, — в подошву мамонта. 
Но доктор человек бывалый, три «автономки» сломал, не боялся он ни мамонтов, ни акул, ни корабельных крыс, ни тем более ос, и потому к рекомендации командира отнесся так, с прохладцей. Некогда ему было по хозмагам шастать да дихлофос искать; у него голова была занята животрепещущей личной проблемой — он третий месяц перехаживал в звании «старший лейтенант медицинской службы», и ждал, когда из отпуска приедет флагманский врач, чтобы подписать ему представление на «капитана». А для этого надо было подготовить «представительский портфельчик» с бутыльком «шила», палкой твердокопченой колбасы, таранькой и прочими лодочным деликатесами. Какой тут, дихлофос?! И когда док нашел в кают-компании забытую кем-то брошюру «Русские народные заговоры», а в брошюре «Заговор от укуса осы», он немедленно велел старшине-секретчику перепечатать заговор в трех экземплярах. Один повесил на двери санузула, другой в кают-компании, а третий оставил себе, для отчетности.

Заговор всем понравился и все прилежно стали учить его наизусть:
«Ой, мати оса, да не жаль ты меня, добра молодца, удала бойца…»

 Каждому, кто читал заговор, нравилось быть «добрым молодцем, удалым бойцом». И только командир стоял на своем:
— Док, достань дихлофос и уничтожь осиное гнездо!
— Не волнуйтесь, товарищ командир, проведем дезинсекцию. Все будет сделано! – Не очень уверенно обещал док и ничего не делал. Зато заговор действовал безотказно. Осы жужжали, конечно, сердились, но никого не кусали, возможно, опасаясь травли дихлофосом. А из будки по многу раз на дню, словно пенье начетчика, неслось бодрое заклинание:
«Ой, мати оса, да не жаль ты меня, добра молодца…»
Докмейстер даже поинтересовался:
— Командир, кто это у тебя в «скворечнике» вещает? Никак сектанты завелись?!
Командир только отмахивался и снова напоминал доктору почти в рифму: «Добудь дихлофос, потрави ос! С тараканами не можешь справиться, так хоть ос выведи».
И тут в док приехал флагманский врач. Доктор принимал его, как долгожданного родственника, и угощал сначала в своем изоляторе, потом в кают-компании, и столь обильно, что флагврач запросился до ветру. А ветер гулял в дощатой будке, сооруженной механиком по последнему слову дачной архитектуры. Док снабдил своего шефа персональным листком «Заговора…» Майор медицинской службы уже не был добрым молодцом, и походил скорее на думного боярина, чем на удалого бойца, но с выражением затараторил:
— «Ой, мати оса, да не жа…» Ой, мать, мать, твою мать!!! – с диким воплем выскочил из будки флагврач, пытаясь на бегу натянуть спущенные брюки.
— Укусила, падла! – Прокомментировал старпом.
— И видать в самую ахиллесову пяту. – Бесстрастно уточнил механик. – Нас-то они в лицо знают, а тут чужак приехал.
Доктор же ничего не сказал — бросился навстречу высокому гостю, надеясь оказать ему скорую медицинскую помощь. И оказал, перепутав второпях, спирт с кислотой для выжигания бородавок. Флагврач взвыл еще горше и кубарем скатился с деревянных трапов на стапель-палубу, и был таков, забыв даже про «представительский портфельчик». Док проводил его тоскливым взглядом и стал готовиться к ликвидации осиного гнезда. Механик пошел ему навстречу – снарядил «добра молодца» из мотористов; атлета обрядили в резиновый комбинезон из спасательного комплекта ИДА-59, вооружили кувалдой и отправили на борьбу с опасными насекомыми. Удалой молодец приподнял стульчак и со всей богатырской силушкой врезал по серо-серебристому куполу осиного гнезда. Удар был столь могуч, что деревянная будка слетела с бревен в обрыв, а вслед за ней полетела и вырвавшаяся из рук кувалда.
— Кардинальненько! – Прокомментировал поединок с осами механик. – Кувалду жалко. Если на каждое гнездо по кувалде…

И тогда доктор решил взять реванш. В тот же день он отправился в Мурманск на вещевой рынок и привез ни кем еще не виданное чудо – биотуалет. Инструкция к нему была на китайском языке, но доктор сообразил, что флакон с ядовито-зеленой пахучей жидкостью, это, конечно же, дизинфекционное средство для протирания стульчака и чаши. Все с большим интересом и с еще большим недоверием отнеслись к китайскому агрегату. Однако решили, что лучше совершить небольшую прогулку через два футбольных поля, чем усаживаться на хлипкий пластиковый ящик.
— А какие тут заговоры надо читать? – Ехидно поинтересовался механик.
— Заговор от запора и заговор от диареи. – Мрачно ответствовал доктор. 
Биогальюн все-таки установили в ограждении рубки, и когда на лодку снова наведался флагврач (должно быть, за оставленным «представительским портфельчиком»), доктор с гордостью продемонстрировал новшество в области корабельной санитарии и гигиены. Флагврач после сытного обеда в кают-компании взялся испытать китайское устройство. Доктор заботливо продезинфицировал сиденье зеленой жидкостью, и первопроходец сел на него. Сидел он недолго, не больше 30 секунд, так как именно за это время ядовитая жидкость, предназначенная для химической переработки фекалий, проявила свои жгучие свойства. Испытатель подскочил и выскочил, демонстрируя случайным зрителям малиновый отпечаток во всю ширь своей «ахиллесовой пяты», отчего майорская корма разительно напоминала зад павиана.

Доктор попытался облегчить муки страдальца, обработав спиртом химический ожог. Флагврач взвыл, как корабельная сирена и забился в угол изолятора.
Док получил очередной «незачет», а флагманский эскулап убыл в Полярный, так и не подписав представление на капитана. Однако портфель с лодочными «сувенирами» прихватить не забыл. Бумагу он подписал спустя месяц, после того, как ягодицы стали светлее, чем у павиана. И на обмывании четвертой звездочки майор красочно описывал в кругу коллег, каким мукам подвергал его в доке наш док. 
Но история на этом не закончилась. Брошюра с русскими народными заговорами попала в руки старпома, и он сам стал сочинять заговоры на злобу дня. Например, «Заговор от внезапной проверки» или «Заговор от пьянства»
«Услышь, меня небо! В синем море стоит остров, а на нем избушка, а в избушке кадушка, а в кадушке вино-красно… Солнце, отврати раба Георгия от вина, месяц, отверни раба Георгия от вина, звёзды, уймите раба Георгия от вина того…» Но в финале «Заговор от вина» почему-то превращался в тост: «Да отвратит судьба свой лик суровый от всех идущих в море кораблей. Да отвратит!»
Механику старпом собственноручно написал «Заговор от порчи дизелей и потери хода в океане».
Начальнику радиотехнической службы было вменено выучить «Заговор от «Орионов», «Нептунов» и прочих противолодочных самолетов супостата». Штурману — «Заговор от потери места».
 «Зорюшка-зарница, ты красная девица. Есть в море-окияне камень на дне морском Лымарь. Зарница, укрой ты нашу ладью от злого согляда и спрячь нас на дне окияна. Пусть слова мои будут крепки. На веки вечные».

Все учили заговоры. И вот что удивительно – помогли они! За всю девяти месячную «автономку» ни разу не потеряли ни места, ни хода, ни связи да и от «Орионов» укрывались, как заговоренные.
«Через комингс переступаю, гадюкою выползаю, всем врагам рот затыкаю. Не иду я, а еду черным волом, чтобы у всех врагов язык стал колом. Аминь!»
Подводной лодки было присвоено звание «отличный корабль». Спасибо доку и доктору!

Эта история столь интимна, что никакие фамилии здесь не уместны. Обойдемся должностями. А кому надо тот себя узнает. Итак…
Экипажи подводных лодок после длительной боевой службы в Средиземном море отправлялись на межпоходовый отдых в Ялту – в дом отдыха КЧФ – Краснознаменного Черноморского флота. На эти четыре замечательные недели в Ялту доставляли жен подводников (у кого они были), а потом все разъезжались – мужья в сирийский порт Тартус, где их поджидало родной подправленное «железо», жены – в Полярный. Это гуманное дело обеспечивал политотдел эскадры. И все шло, как хорошо отлаженный конвейер. Но однажды, как пояснил один из политрабочих, «ошибочка вышла»: перепутали очередность отдыха экипажей, и вместо своих жен, подводников поджидали в доме отдыха жены другого экипажа, который еще находился в Средиземном море. Счастливчики, получившие «добро» на отдых в Ялте, прибыли в этот замечательный город у моря, на сутки раньше. Дом отдыха еще спал, когда в три часа ночи в его коридорах появились моряки, жаждущие обнять своих жен покрепче… Но «ошибочка вышла». Можно только представить, какие сцены разыгрались номерах-палатах.

Темень южной ночи. В палате №6 шторы задернуты и потому тьма египетская. Помощник командира, сбросив тужурку и все прочее пробирается к постели, в надежде подарить жене восторг неожиданной встречи. Кажется, она зашевелилась.
— Валь, ты что ли?
— Ну, я. – Неуверенно откликнулась женщина на полузнакомый голос.
— Привет! Прости, что бужу, нас только сейчас привезли…А чего ты так похудела?
— Я всегда такой была… Стоп! Руки убери! Ты кто?
— Я Витя. Витек твой!
— А чего ты тогда с бородой?
— Да я в автономке отпустил.
— Я позавчера письмо твое получила. Ты там на фото без бороды был! Не могла она за три дня так отрасти!
— Какое письмо? Я тебе телеграмму посылал.
— А ну-ка включи свет! Разберемся.
Помощник включил свет и Валентина охнула:
— Ты кто?
— Я Витек… У меня и документах так записано Виктор Валерьевич.
— А мой Витальевич… Ты как сюда попал?!
— Дверь ключом открыл.
— А ключ где взял?
— На ресепшене выдали.
— Н-да… Может ты и Витек, конечно, но не мой Витек! Ты это понимаешь?! Мой старший лейтенант.
— И я старший лейтенант.
— Мой помощник командира!
— И я помощник командира!
— Мой с подводной лодки «Буки сто десять»
— Ну, а я со «сто шестой».
— Значит, ты не мой муж.
— Не твой. Я вообще не муж. То есть ничей муж. Не женат еще. Но у меня Валя есть. Я думал, это она прилетела.
— Она не прилетела. Давай сам улетай! Из комнаты! Утром разберемся. Я спать хочу.
— И я спать хочу! Куда ж мне улетать? 
— В коридор улетай.
— Там даже диванчиков нет.
— Виктор Витальевич, вы представляете, что скажет Виктор Валерьевич, когда узнает, что я провела ночь с чужим мужчиной в номере?
— Виктор Валерьевич приедет сюда в лучшем случае через месяц. Можно я хоть на ковре тут прилягу?
— Ну, хорошо. Вот вам подушка. Только ведите себя прилично… Баобаб.
***
Механик пробирается в свой номер, сбрасывает тужурку, и предвкушая радость счастливого пробуждения, подходит к кровати, как пушкинский Руслан к стеклянному саркофагу, и замирает, вглядываясь в лицо спящей красавицы…
— Женщина, а что вы тут делаете?
— Как это, что – сплю, блин! Вот что ты тут делаешь, маньяк сексуальный?!
— Забралась в мою постель, и я же еще маньяк?!
— Вон отсюда! Я сейчас милицию вызову!
— Вызывай, ночная бабочка, вызывай… Пусть милиция тебя на учет поставит.
— Это я ночная бабочка?! – Женщина схватила со стола бутылку «боржоми» в стеклянной таре. И недвусмысленно взяла ее за горлышко, как берут гранату.
— Если я сексуальный маньяк, тогда ты точно «ночная бабочка»!
— Смотри мне в глаза! В глаза смотреть! Зачем ты сюда залез?!
— Во-первых, я не залез, а вошел через дверь. Во-вторых, открыл ее ключом, который мне выдали внизу. Вот он.
— Это мой ключ!
— Нет, это мой ключ!
— Ты его украл!
— Не имею такой привычки – красть ключи.
— Давайте перейдем на «вы», и спокойно во всем разберемся. Предъявите ваши документы!
— С какой это стати?
— Коль скоро вы приходите в спальню к незнакомой женщине в три часа ночи, так будьте джентльменом: назовите, хотя бы свое имя.
— Андрей.
— Замечательно, Андрей! Я – Полина. Андрей, зачем вы сюда пришли?
— Чтобы лечь спать.
— Со мной?! О, я все знаю! Вы меня выследили… Вы вчера ходили за мной как хвост! Я же заметила!
— Это был не я.
— Вам не хватает мужества в этом сознаться даже в этом! Какой же маньяк… не натуральный.
— Я пришел сюда, чтобы лечь спать со своей женой Таней.
— А я Полина. Идите к своей Тане. Она вас заждалась.
— Но она должна быть здесь, в этой палате!
— Она никому ничего не должна. Ищите ее в других номерах. Я вам ничем не могу помочь!
— Это же сорок вторая комната?
— Сорок вторая. Да уходите же вы, наконец. Пить надо меньше, тогда и ошибаться не будете.
— Наверное, вы правы. Извините. Пить надо меньше. Надо меньше пить. Меньше пить надо…
— Вот с этого и надо было начинать! А то «ночная бабочка, ночная бабочка». Сам ты – ночной баобаб!
— Беру свои слова обратно. 
— Я тоже беру свои слова обратно. Предлагаю мир и дружбу. Примем по рюмочке и разойдемся по-хорошему.
И они приняли по рюмочке, и не известно разошлись ли…
***
И только в одном номере были очень рады нечаянной встрече.
— Вика, милая, как я рад тебя видеть! Как хорошо, что ты ко мне прилетела!
— Как и ты здесь?! Сереженька, уходи быстрее, сейчас муж вернется!
— Да, его здесь нет!
— Как это нет? Я к нему приехала!
— Он будет через месяц вместе со своим экипажем. Нас поменяли. И сообщить, наверное, не успели. Ты представляешь, мы целых три недели будем вместе!
— Но нас тут все знают…
— А мы уедем в Алушту!

Потом через неделю приехали законные жены прибывшего в Ялту экипажи. И все вроде бы наладилось, все поправилось. Однако не все. Следствием «ошибочки» стало то, что две супружеские пары развелись и образовали новые семьи: причем помощник первого экипажа стал мужем жены помощника командира второго экипажа, а жена штурмана второго экипажа вышла замуж за штурмана первого экипажа. История умалчивает, как сложились отношения в других семьях. Но, в конце концов, как сказал герой одного популярного фильма, все поженились или в крайнем случае созвонились.

«В харизме надо родиться».

В. Черномырдин

Действующие лица:

1. Командующий Краснознаменным Северным флотом адмирал флота Георгий Михайлович Егоров.
2. Командир торпедной группы подводной лодки Б-409 лейтенант Николай Симаков.

***   
      Чаще всего командующий флотом летал в Москву самолетом, собственным бортом. Но это по вызовам в Главный штаб, а в отпуск предпочитал ездить поездом, любимой «Арктикой» в вагоне СВ, в двухместном купе. Обычно адъютант выкупал и второе свободное место для того, чтобы покой адмирала в пути не нарушало ничье присутствие. Для Егорова это была редкая возможность побыть наедине с самим с собой, собраться с мыслями, слегка отдохнуть. А тут, то ли адъютант не успел, то ли мест свободных не было… Едва адмирал флота переоделся в теплую дорожную пижаму, как на пороге возник бравый лейтенант в черной заснеженной шинели и парадной фуражке.
— Здравия вам желаю!
— И вам не хворать! – Ответил немало удивленный вторжением нежданного гостя адмирал флота. – Вы до Москвы? 
— Еще дальше – до Самары. – Радостно сообщил Симаков. — В Москве пересадку сделаю.
— Интересно, с каких это пор лейтенанты стали в СВ ездить?
— Решил шикануть по случаю отпуска: дай, думаю, хоть раз в жизни в мягком проеду. А вдруг повезет – соседка блондинкой окажется? У нас штурман однажды тоже в СВ ехал, такой роман закрутил! Ух…
— Нда… Не повезло вам. – Посочувствовал Егоров и усмехнулся. — Вместо красивой блондинки – старый серебряный блондин. 
— Ничего, папаша, как-нибудь доберемся! А с блондинкой в Москве повезет. До Самары еще сутки ехать.
Слово «папаша» резануло ухо, но Егоров решил не выходить из образа попутчика-папаши. Его забавляла роль неузнаного халифа. Лейтенант снял шинель, повесил ее на плечики, и Егоров, пробежавшись глазами по офицерской тужурке, изумился тому, что все на ней, начиная от звездочек на погонах, кончая самими погонами и даже знаком об окончании ВВМУ, все было самодельным, сработанным вручную, то есть не уставным. Особенно поражала фуражка с удаленным распорным кольцом. Поля тульи обвисали эдаким пижонским полугрибом. Твое счастье, лейтенант, что не нарвался ты на офицерский патруль на вокзале!
— Странная у вас фуражечка, товарищ лейтенант! – Не удержался Егоров.
— Нормальная. Так командиры немецких подлодок носили. Меня, между прочим, Николаем зовут! А вас?
— А меня Георгием Михайловичем. Ничего не говорит? – Лукаво прищурился адмирал в пижаме.
— Конечно, говорит! У нас мичман на бербазе зав складом шхиперского имущества – Георгий Михайлович. Алкаш первой статьи. Но это не вы, конечно.
— Это не я. – Подтвердил Егоров.
— А фуранька моя неуставная, конечно, но по флотской моде. Не носить же, что со склада дали: Родина дала – Родина и смеется.
Лейтенант извлек из внутреннего кармана шинели фляжку-«шильницу»:
— Давайте, по маленькой! Коньяк «Ворошиловский»!
— Что-то такого не пробовал. – Удивился «папаша».
— «Шило» ворованное – Воро-Шиловский. «Шило» — это у нас так спирт зовут. Но это «шило» не ворованное. Мне механик в честь отпуска отлил. На дорожку, так сказать.
— Добрый у вас механик.
— Да ничего мужик. Мы с ним «земели». Он тоже из Самары.
Егоров извлек из баула бутылку армянского коньяка. 
— Ну, уж если пить, так что-то подобающее.
— Ого! Армянский! Кучеряво живете!
— А то! Плохого не держим… Ну, и как она, жизнь на флоте?
— А!.. – Махнул рукой лейтенант. — Жизнь бекова: нас дерут, а нам некого!
— Это за что же вас дерут?
— Да за все! Матрос кувалду утопил – ты виноват. Матрос матросу по уху съездил – тебя дерут. Мичман с выхлопом пришел – опять тебя же и натягивают. Инструмент в торпедном не обезжирили – лейтенанта Симакова на ковер!
— Ну, и правильно. Инструмент надо обезжиривать… Значит, служба вам не нравится? Не пошла служба?
— Никак нет! Нравится. У нас так говорят: не служил бы на флоте, если б не было так смешно.
— И что же там смешного?
— Да все! Сосед по общаге, тоже лейтенант, дай, говорит, мне твою шинель на строевой смотр, а то у меня спинка зашита. Дал. А их в тот же день в «автономку» на год угнали. Смешно. А я без шинели. Вот теперь «парадку» ношу. А так живем по закону Бернулли: в понедельник ушли в субботу вернули. А бербаза живет по закону Ома: семь часов – море на замок и дома… Если серьезно, то перешвартовки замучили. Лодки у пирсов по два, по три корпуса стоят – причального фронта не хватает. Только девушку разденешь, а в дверь уже оповеститель стучится: перешвартовка, надо первый корпус выпускать.
— Жилье-то у вас есть?
— Официально есть – каюта на плавказарме. Но плавказарма три года, как списана, и три года без обогрева. Утром проснешься – волосы к подушке примерзают, зубная паста – кусок льда. Так что пока обретаюсь в «Золотой вше».
— Где, где?!
— «Золотая вошь» — общага для холостяков. Там, правда, тоже не топят. Но жить веселее, хотя и колотун жуткий. Под шинелями спим. Кто первый встанет, газету на полу поджигает. Пока горит, успеваем вскочить и одеться, пока пол теплый.
— Н-да… Экстремальненько… У нас даже в войну так не было.
— Комбриг говорит, женишься, в очередь на квартиру поставим. Вот еду жениться. А то совсем вымерзну, как мамонт.
-А что, в Полярном невест нет?
— Есть. Но они какие-то всего немного «б/у». А жену надо с родины брать.
— Это верно. Ну, давайте за ваш счастливый выбор!
Выпили за безошибочный выбор будущей супруги.
— А что, на подводной лодке не страшно служить? – Хитро поинтересовался «папаша», который в войну и взрывался, и горел, и тонул на подводных лодках. Да и день Победы встретил на мостике, командиром подводной лодки.
— Страшно тем, кто ничего не знает или знает все. А я – посередке. Хотя… Ходили на глубоководное погружение, так очко заиграло.
— Что так?
— Да, чуть было не промахнули предельную глубину… Еще метров десять и ку-ку, Гриня! Не сидел бы я с вами сейчас в этом купе… Вы думаете, прочный корпус он и в самом деле прочный? Да в нем сто тридцать семь дырок прорезано для ввода всяких кабелей и трубопроводов. И через каждую может вода прорваться. А глубже ста метров цистерны ВВД не продуешь. Только за счет хода всплыть можно, если он есть… Гидродинамическая сила великая вещь! Слыхали про такую?
— Понятно. Повезло, значит… Ну, а флотом-то сегодня кто командует?
— Адмирал флота Егоров.
— Ну и как он?
— Ничего мужик. Службу знает. Жаль, что в Полярный редко заглядывает. А у нас безобразий много.
«Как это редко, я там каждую неделю бываю!» — Едва не воскликнул Егоров, но вовремя удержался. Ночью адмирал проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо:
— Папаша, — услышал он голос лейтенанта-попутчика, — вы бы на правый бок легли. А то храпите, как дизель перед гидроударом.
«Я тебе покажу дизель!» — Вскинулся было адмирал, но, вспомнив, что сегодня он Гарун аль Рашид, покорно перелег на правый бок.
       В Москве, перед выходом на перрон веселый лейтенант протянул «папаше» свою весьма пижонскую визитную карточку с золотым обрезом: на ней была изображена штормующая подводная лодка. По гвардейской ленте шли литеры: «Подводные силы СФ», внизу, под фамилией, именем-отчеством, старославянскими буквами было прописано – «офицер подводного флота Николай Александрович Симаков». В ответ попутчик тоже протянул свою карточку. Симаков второпях – пассажиры шли на выход – сунул ее в удостоверение личности. На том и распрощались. И только на Казанском вокзале, перед кассой, извлекая «воинское требование» на бесплатный проезд, лейтенант выронил визитку попутчика. Она порхнула белой бабочкой прямо к ногам. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и тут в глаза ему бросилась строгая типографская надпись:
«Командующий Краснознаменным Северным флотом адмирал флота Г.М. Егоров». Симаков так и застыл в полусогнутом состоянии – глаголем. «Вот тебе, папаша, и Егорьев день!»
— Вам плохо? – Спросил стоявший за ним в очереди мужчина.
— Ничего, ничего! – С трудом выпрямился лейтенант. – Радикулит, знаете ли, прихватил. Любимая болезнь подводника… 
*** 
В очередной свой визит в Полярный адмирал Егоров обходил застывший по команде смирно строй подводников Четвертой эскадры. Заметив лейтенанта-попутчика, остановился против него. Симаков похолодел от ужаса. Но грозный адмирал протянул ладонь и тихо спросил:
-Женился?
-Так точно!
— Молодец.
И пошел дальше. Командир бригады потом долго допытывался, почему комфлота подошел именно к Симакову, почему протянул руку и о чем он спрашивал.
— С бракосочетанием поздравлял.
— А откуда он про него знает?
— А у моей мамы девичья фамилия Егорова. – Нашелся бравый лейтенант.
 Через неделю он получил смотровой ордер на квартиру.

«Седое железо». Гомер

Девяностые годы… Подводная лодка стояла в навигационном ремонте у стенки родной базы. По этому поводу все офицеры, кроме механических и минных, которые по очереди несли дежурство по кораблю, разъехались по отпускам. Службой правил старший лейтенант Симаков, он же командир минно-торпедой боевой части БЧ-3.
 Незадолго до отбоя, когда все ремонтные работы приостановились до утра, Симакова «высвистал» вооруженный вахтенный у трапа. Выбравшись на причал, Симаков увидел начальника штаба бригады, сопровождавшего седобородого старца в черном бушлате (подарок подплава), надетом на черный подрясник, в черной шапочке и с черным чемоданчиком в руке.
Священник с интересом озирал рубки сошвартованных подводных лодок, они походили на торчавшие из моря черные головы стоящих на дне атлантов. Было в них нечто жутковатое: будто до самых глаз натянули они черные маски, а в квадратных прорезях горели желтым электричеством глаза.
— Вот, — сказал начальник штаба, — знакомьтесь… Отец Никифор, это лучший наш минер Николай Симаков, старший лейтенант и ныне дежурный по кораблю. Товарищ Симаков, принято решение освятить вашу подводную лодку. Обеспечьте мероприятие!
— Есть освятить подводную лодку! – Привычно, как будто каждый день что-нибудь освящал, откликнулся Симаков. — Как освящать будем – поотсечно или всем корпусом.
— Не понял.
— Изнутри по отсекам или снаружи всю лодку сразу?
— Изнутри.
Он провел батюшку на скользкий от наледи корпус и показал, как надо забраться внутрь ограждения рубки.
— Ох, дыра-то какая! Как в нее лезть то? Сначала дыра, а потом конура… И все железное, господи! Бестолковку бы не разбить! Ой, еще и по лествице надо? Да куда уж боле… Вон вижу свет в окошках…
— Это лобовые иллюминаторы ограждения боевой рубки. – Пояснял по ходу дела дежурный по кораблю. – Мы когда погружаемся, это пространство затапливается водой.
— А вы-то как же?
— А мы лезем вот в эту шахту и задраиваем за собой люк.
— Вот в этот колодец?! Господи, да ему же и дна нет!
— Дно есть – это палуба центрального поста. Я сейчас первый полезу, а вы за мной. Я вас снизу подстрахую. И чемоданчик ваш давайте… Эй, внизу, примите вещички!
— Осторожнее только! Там святые дары, святая вода и кадило…
— Центральный! Чемоданчик не кантовать и бросать… Батюшка, когда будете лезть по трапу, то ноги немного вбок, чтоб коленки не побить…
— Господи… Да это же в преисподнюю вход!
Отец Никифор сотворил знамение и полез в тесную горловину шахты, повторяя про себя «трисвятие»: Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас!»
Так и спустился на самое дно стального «колодца».
При виде гостя с адмиральской бородой вахтенные встали и приняли почтительную стойку. Священник благословил их. Он огляделся и перекрестился на триаду глубиномеров на посту рулевого-вертикальщика.
— Пресвятая матерь-владычица, то ли во чрево китовье попал, то ли сразу в преисподнюю!
— Вот тут у нас центральный пост. – Пояснял старший лейтенант Симаков, как заправский гид. – Это мозг подводной лодки. Отсюда идет все управление кораблем… А вот в этом креслице сидит командир. А под креслицем гирокомпенсатор «Градус», мы по нему в высоких широтах ходим. Он ориентирован не на магнитный полюс, а на Вселенную, поскольку вблизи полюса гирокомпасы начинают врать…
— Ой, не надо, не надо! Мудрёно больно. Все одно не запомню… А колес-то, колес-то сколько, аж в глазах рябит!
— Это вентили станции погружения-всплытия.
— Да как же это все упомнить можно?! Это ж какие мозги надо иметь?!
— Мозги не самые сложные. У нас тут и матросы управляются.
— Освящать-то здесь будем?
— Нет, с самого начала пойдем, с первого отсека. Он у нас «торпедный» называется.
Над круглой входной дверью – гермокрышкой межотсечного лаза сияла надраенная бронза строгой таблички: «Вход в отсек с оружием и огнеопасными предметами воспрещен!» 
-Ой, а у меня огнеопасные предметы есть: спички, кадило?!
— Торпед там сейчас нет, поэтому в порядке исключения можно. 
— А как заругают?
— Не заругают. Я – командир торпедного отсека да и всей минно-торпедной боевой части.
— Вот оно как?! Хозяин, значит… Ну, полезли, коли ругать некому.
Батюшка посмотрел, как Симаков просунул ногу в перелаз, а затем ловко переметнул тело вперед. Он попробовал сделать так же, но у него так не получилось — застрял посреди люка.
— Экий я раскоряка! – Огорчился он. – Как это вы ловко туда сигаете…
— Да насобачились за столько лет… По боевой тревоге рыбкой прыгаем.
Носовой отсек открылся во все свое бочкообразное пространство. Шесть круглых крышек с большими красными звездами – задние крышки торпедных аппаратов составляли главное его украшение.
— Ты скажи, алтарь какой! – Покачала головой отец Никифор. Он прочитал положенные молитвы, потом разжег уголья в кадиле… Симаков с тревогой смотрел на голубой дымок – никогда еще здесь ничего не горело. Пожалел, что не написал заявку на огневые работы в отсеке, но вскоре забыл о своих треволнениях. Плавящийся на углях ладан наполнил торпедный отсек благоуханным ароматом. Отец Никифор взял из кадила потухший уголек и начертил на каждой крышке торпедного аппарата по маленькому крестику.
— Чтобы нечистая сила не проникла через эти трубы. – Пояснил он.
— Тогда пометьте и торпедопогрузочный люк. – Попросил Симаков и показал высоко над головой.
— Я туда не дотянусь. На, сам черти!
И Симаков поверх штатной разметки люка начертил маленький крестик.
Затем они вернулись во второй отсек – жилой и аккумуляторный. При этом отец Никифор едва не провалился в раскрытый лаз в аккумуляторную яму, из которой электрики тянули какой-то кабель.
— Мать честная! – Охнул батюшка. – Чуть в подпол не провалился! Ты уж впереди меня иди, — попросил он Симакова. – А то неровен час, я тут что-нибудь начудю. 
— А вот аккумуляторную яму хорошо бы было освятить отдельно. – Предложил минер. — От нее столько пакости может быть: из них водород идет, а он «гремучий газ» создает, и тогда – одна искра и взрыв. 
— Это что в подпол надо лезть?
— Ну, да, там у нас аккумуляторная батарея… Только вы без кадила туда, а то не дай Бог, борны замкнете, шарахнет, костей не соберешь…
Отец Никифор, кряхтя, влез вслед за проворным минером в узкий лаз, едва не застряв в нем, бормоча себе всякие порицания, он все же протиснулся на первый ярус батареи, и изумленно охнул: ряды черных эбонитовых баков, обвитых шлангами и кабелями, наполненные серной кислотой, стояли в несколько рядов и в превеликом множестве.
— Ну, вот и в аду сподобился побывать… — Ужаснулся батюшка. – По грехам моим сподобился…
Он быстро прочитал молитвы и окропил баки аккумуляторов святой водой, затем начертал крестик рядом с лазом, и побыстрее выбрался в жилой коридор.
   — А это что за чуланчик такой?
— Это каюта командира.
— Он что у вас, карлик? Тут только лилипут может разместиться!
— Нет, не карлик, метр восемьдесят. Ну, когда спит, ноги, конечно, поджимает…
— А твоя где каюта?
— У меня нет каюты. Не положено. Кают только пять: у командира, зама, старпома, помощника и механика.
— Где же ты спишь?
— У себя в первом отсеке, где мы сейчас были. Сплю на стеллажных торпедах. Расстилаешь между ними матрас… Очень удобно в бортовую качку – не вывалишься…

        В офицерской кают-компании отец Никифор вознамерился прикрепить на переборке икону Георгия-Победоносца, разящего змия. Но самое лучшее место уже занял портрет Ельцина. Тогда батюшка пристроил икону повыше портрета (президент президентом, а святой Георгий-то выше чином будет). И получилось так, что «конный воин – промахнись он в змея – попал бы пикой точно в ЕБН», подумал Симаков. Однако святой Георгий не промахнулся…

      Третий отсек с центральным постом, шахтой выхода наверх, с его штурманской и прочими рубками поражал джунглевым хитросплетением кабельных трасс, трубопроводов, на которое накладывался еще и первозданный хаос клапанов, манипуляторов, ручек, штурвалов, вентилей, торчавших отовсюду, как грибы. От всего этого возникало ощущение растительного мира даром, что созданного человеческими руками. Узкий проход пролегал между колонками ВВД (воздуха высокого давления) слева и стеной, сложенной, не из кирпичей и блоков, а из всевозможных контакторных коробок, шкафчиков, электрощитов. За этой щелястой стеной — в куцем лабиринте между стальной колоннадой выдвижных устройств – маслянисто блестящих стволов перископов, антенн, шахт, между нагромождений бачков с аварийным провиантом, пожарных баллонов, противогазных рундуков, приборных шкафов, распредщитов, всевозможных панелей, густо оплетенных кабелями, и оттого напоминавших руины замка, заросшие плющом, в недрах этой железной сельвы пряталась, словно избушка лесника – рубка радиометристов, а также боевой пост торпедного электрика. Но и туда долетели капли святой воды с кисти отца Никифора. И там он начертал над дверью рубки метристов угольный крестик от нечистой силы, которая вполне могла здесь зародиться и затаится. Но на этом испытание его нервной системы не закончилось. Симаков отвел его в кормовую часть третьего отсека, где зиял квадратный черный провал – лаз в трюм центрального поста. Осенив себя крестным знамением, батюшка отважно полез вслед за своим неутомимым проводником. Спустившись по короткому трапу в это новое «подземелье», отец Никифор с трудом разглядел в тусклом свете зарешеченных плафонов извивы темно-зеленых труб, которые, словно гигантские змеи, скручивались в стальные клубки и разбегались во все стороны трюма, уходили за борт и в межотсечные переборки. Здесь жили водяные – трюмные матросы, которые ведали разветвленной по всем отсекам гидравликой, системами забортной воды и вторым сердцем подводного корабля – ГОНом – главным осушительным насосом. Судя по разложенным в укромных уголках матрасам, трюмные здесь не только вахтили, но и жили – спали, ели, пили чай… Изумленными глазами поедали они, священника, полусогнутого из-за низкого «потолка». «Вот уж точно явление архангела грешникам, томящимся в аду» — невольно возомнил о себе отец Никифор. Здесь можно было раздуть кадило, и трюмные, большей частью, азиаты, с большим интересом следили за ритуальными приготовлениями.
Именно здесь батюшка перестал себя щадить и жалеть, и молитвенный глас его обрел мужественные ноты и особую проникновенность вдохновленного страстотерпца. Что значили здесь все его ушибы, страхи, неудобства по сравнению с житием этих людей?
И он пропел им с превеликим чувством:
          «…Ты вверг меня в глубину и в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны твои проходили надо мною… Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя».
Слушали его смиренно и внимательно…

В четвертом отсеке – тоже жилом и аккумуляторным, как и второй с его аккумуляторным «подполом» — батюшка почувствовал себя легче. Все-таки отсек был жилой, и в мичманской кают-компании сидели люди, которые как ни в чем не бывало, резались в карты. Это были боцман, баталер и мичман-трюмач. Четвертый – мичман-баталер – похрапывал в койке. Завидев человека с седой бородой, все трое прекратили игру и даже встали.
— Вольно! – скомандовал им из-за спины батюшки Симаков. Сели.
— Карты – играя бесовская. – Поучительно сказал отец Никифор. – Вы бы лучше в шахматы сыграли.
— Вон у нас главный шахматист дрыхнет. – Кивнул боцман на спящего баталера. – Эй, Григорий, подъем! Заспался! Тебя уже отпевать пришли, а ты тут шумы моря слушаешь…
Баталер открыл глаза, узрел батюшку и очень испугался. Ему и в самом деле показалось, что он умер во сне, и вот теперь пришли его отпевать, как отпевали отца в деревне, который преставился от такого же беспробудного пьянства.
— Зачем же вы так человека пугаете? – Урезонил батюшка боцмана.
— Да такого ничем не напугаешь. – Проворчал боцман. — Он у нас безбашенный. Старпом и то напугать не может… Может вы его вразумите, святой отец?
— Коли надо, так вразумлю.
— Иди, иди – подтолкнул боцман пришедшего, наконец, в себя баталера. – Иди исповедайся. Повинись батюшке.
— А и повинюсь. – Охотно согласился баталер. – И исповедуюсь. Что, в первый раз что ли?

— 
Ушли к боцманской выгородке. Всюду шум, посторонние не услышат.
— В чем прогрешения твои, сын мой?
— Грешен, батюшка… На руку не чист. Унес домой два тюка «разового белья». Казенную куртку меховую «канадку» сбагрил. Ящик консервов «Севрюга в томатном соусе» на сторону пустил… Яичный порошок пять килогораммов…
— Да ты не ревизию проводи, ты в грехах кайся!
— Каюсь, батюшка, очень даже каюсь!
— И перестань больше жульничать.
— Уж как получится, батюшка… Как получится…
— Еще грехи есть?
— Ой, навалом! С бабами вконец запутался…
— Блудишь?
— Так точно. 
— Тогда кайся!
— Каюсь… Больше не буду!
— Жена есть?
— Целых две.
— Избери одну и повенчайся.
— Изберу…Еще один грех: «шилом» шибко балуюсь.
— С чем балуешься?
— Спиртик попиваю неразведенный – «шило».
— Н-да… Шила в мешке не утаишь…Грех это великий. Неразведенный… Ты бы хоть разводил его, что ли… 
— Разведу, батюшка, разведу.
— Разводи да побольше, а потом все больше и больше. В конце концов, в сухом остатке одна вода и останется. Так и отвыкнешь. На вот тебе иконку – Неупиваемая чаша. Она поможет. 
— Спасибо, батюшка! – Баталер спрятал бумажную иконку в удостоверение личности.
— Чтоб грешить меньше, почаще в храме бывай.
— Да служба у нас такая, что и дома-то редко бываешь.
— На службе молись. Вот тебе молитвенник. «Православному воину». Тут на все случаи жизни молитвы есть. Читай и запоминай.
— Спасибо вам сердечное!
Батюшка возложил на коротко стриженый затылок баталера ладони и вздохнул:
— Всемилостивый Господь да отпустит грехи твои!…
 Симаков дождался, когда закончится процедура исповеди и снова подошел к батюшке.
— Освятим четвертый отсек?
— С Божией помощью!
На молитвенное песнопение и позвякивание цепочек кадила из кают-компании вышли боцман и все те, кто там был, выглянул кок. Процессия прошла от носовой переборки до кормовой, от рубки ОСНАЗ(радиоразведки) до боцманской выгородки. Благовоние смолы ливанского кедра поплыло по среднему проходу, заглушая запахи краски, машинного масла, человеческого жилья, резиновых ковриков и чего-то еще чисто лодочного… 
— Капает что-то… — Удивился отец Никифор, потрогав камилавку. — Крыша течет?
— Тут камбуз. Жарко. Конденсат с подволока капает.
— Камбуз это хорошо…Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Аромат ладана поглотил и все камбузные запахи, которыми четвертый отсек давно пропитался насквозь.
 — Давайте дух переведем… — Вздохнул весьма немолодой уже священник. — Сколько еще лезть то?
— Еще три отсека.
— Господи помилуй!
Двинулись дальше.
Пятый – дизельный отсек – они пробежали насквозь, не останавливаясь. В пятом только что запустили мотор на зарядку батареи, поэтому грохот стоял нестерпимый – все равно, что в келье трактор завести. Едкий дымок сгоревшего соляра пощипывал глаза, першило в горле. Но у кормовой переборки, у перелаза в смежный шестой отсек, отец Никифор остановился. Он окинул оком все три дизеля, чьи верхние крышки напоминали саркофаги в погребальной камере египетской пирамиды, и стал читать молитвы. Каждение ладаном не дало ни малейшего эффекта – вонь сгоревшего соляра была так сильна, что перешибить ее могло лишь амбре вокзального сортира. Вглядевшись в голубую дымку, священник с ужасом увидел бездвижное тело, моторист лежал на дрожавшей крышке дизеля в позе убитого в атаке солдата.
— Никак преставился, сердешный? – Перекрестился отец Никифор.
  — Да, нет! Это моторист дрыхнет… Козин!
— Я! – приподнял голову матрос.
— Головка от буя! Проверка слуха! Слезь с дизеля, людей пугаешь…
И они пошли дальше. Симаков напевал, но в моторном грохоте слова его частушки не были слышны:
Мы с приятелем вдвоем
Работали на дизеле…
Он чудак, и я чудак,
И дизель у нас…
Вдруг он остановился и прокричал батюшке почти в ухо:
— А вот здесь два года назад у нас погиб матрос при взрыве компрессора.
— Как имя страдальца?
— Ахмет. 
— Крещеный?
— Не знаю. Татарин.
— Татары и православные бывают… Упокой, господи, душу воина Ахмета, живот положивший на поле брани… А ты крещеный?
— Обижаете, батюшка! 
— И крестик носишь?
— Раньше категорически запрещалось. А теперь вот носил, да шнурок оборвался.
— Шнурки это в ботинках. А крестик носится на гайтане. На вот тебе, на память от меня.
— Спасибо большое!
— Да не «спасибо» надо говорить, а спаси Господи!
— Спаси Господи!
— Молодец!

Шестой – электромоторный отсек – встретил их блаженной тишиной и крапивным запахом резиновых ковриков, которыми были устланы здесь все проходы между высоченными – в подволок! – агрегатами станций по управлению электромоторами и двигателем экономхода. 
— Вот, где благодать! – Обрадовался батюшка. 
— Благодать-то, благодать, да только здесь электромагнитное поле зашкаливает. Вон смотрите, электрик сидит!
За откидным столиком сидел электрик и пил из кружки чай. В его уши были воткнуты маленькие лампочки, и они …светились!
— Тут такая индукция – к переборке лампу прислони, и она загорится.
— Ну, вот, — огорчился отец Никифор, — а я хотел тут с бойцами чаю попить.
— Чаю попьем у нас в кают-компании, а здесь надо дело сделать…
И стали они делать дело. Симаков уже как заправский дьякон подавал батюшке дымящееся кадило, раздувал угли, и помогал чертить крестики на каждой из ходовых станций.
— К митчелистам мы, наверное, уже не полезем… — Посмотрел на часы минер.
— А кто такие митчелисты? – Насторожился батюшка. – Неужто сектанты завелись?
— Нет. Это матросы, которые несут вахты у митчелей – упорные подшипники гребных валов. Да их и нет сейчас.
Но батюшка все равно заглянул в очередной «подпол» — в трюм электромоторного отсека, где стояли три гребных электродвигателя и три линии вала уходили за борт через подшипники системы Митчеля в корме. Здесь тоже могли таиться темные силы, и потому дымок ладана сделал их пребывание в укромном месте невыносимым. Но покидая трюм, они все же учинили гадость. Из динамика межотсечной связи раздался суровый глас:
— Аварийная тревога! В центральном посту горит распредщит номер раз!
— Матерь Божия, а мы там только что были! – ахнул отец Никифор. – Может, наш уголек где упал, загорелся? Да у меня ж там пальто и святые дары!
— Не переживайте! Это дежурный по живучести пришел – учения проводит. Пожар условный. Подождите меня здесь, я ему доложусь и вернусь.
Симаков исчез в одну секунду. Едва он задраил за собой дверь, как в отсеке погас свет. И батюшка оказался в кромешной темноте. Стиснутый со всех сторон острым холодным железом, придавленный пойолами настила, беспомощный и одинокий он ощутил себя в гробу, и тут же стал возглашать «трисвятие»: «Святый Боже, Святый Крепкий…» И вдруг услышал громовой голос:
— Центральный! Вруби фазу, гад!
И тут же вспыхнул свет. А через минуту вернулся старший лейтенант Симаков и сделал выговор вахтенному электромоторному отсека:
— Ты чего орешь на всю лодку?! Там в центральном дежурный по живучести, а ты его «гадом» кроешь! Это по его приказанию свет вырубили!
— Так предупреждать надо.
— Он же по «каштану» предупредил!
— А я не слышал.
— Твои проблемы!
На звук знакомого голоса отец Никифор вылез из трюма, набив себе огромную шишку о торчащий, словно поганый гриб, вентиль.
— Тьма египетская… Как вы тут ходите?
— Да с завязанными глазами тренируемся, каждую железяку найдем… Ну, все, остался последний отсек – седьмой, он же жилой торпедный.
— Это хорошо, что жилой… Значит, жизнь там есть.
В 7-ом отсеке матрос-торпедист, сидя спиной к межпереборочному люку, пел под бой гитарных струн:
Всплывет в океане лишь масла пятно
Да черные наши пилотки.
Уходят лежать на скалистое дно
Пропавшие без вести лодки…

Старший лейтенант Симаков хотел подать команду, но отец Никифор придержал его:
— Пусть допоет. Хорошо играет.
Матрос играл на маленькой – детской, как показалось священнику, гитаре. Но это была укулеле – четырехструнный инструмент, хорошо вписывающийся своими габаритами в лодочную тесноту.

На наших могилах не ставят крестов,
О них и никто не узнает.
Лишь точку на карте среди островов
Какой-нибудь штурман поставит.

Батюшка промокнул рукавом глаза.
— Уж больно грустная песня… Насмотрелся я тут у вас, страхов разных набрался…
Он поднял лицо к подволоку, с которого торчал тубус аварийного люка, и обратился к небу:
   — Господи, святые люди тут живут, подвижники моря! Прости им все вольные и невольные согрешения их. Абсолютно все прости им, Господи! Аминь долгий…
И стал читать кондак:
— Боготéчная звездá яви́лся еси́, наставля́я по мóрю плáвающих лю́те, и́мже смерть предстоя́ше вскóре иногдá, áще не бы́ ты предстáл еси́ призывáющим тя в пóмощь, Чудотвóрче святы́й Никóлае; ужé бо несты́дно бесóм летáющим, и погрузи́ти корабли́ хотя́щим запрети́в, отгнáл еси́ их, вéрныя же научи́л еси́ спасáющему тобóю Бóгу взывáти: Аллилу́иа!

«Eсли бы я всё назвал, чем я располагаю, да вы бы рыдали здесь!»

В.Черномырдин

Командир гидроакустическй группы лейтенант Суворов получил телеграмму от невесты: «Вылетаю рейсом №…. Встречай!»
Оформить брак в Ленинграде они не успели, решили сделать это в гарнизоне по месту службы Саши. И вот настал счастливый день! Надо было ехать в мурманский аэропорт.
Лейтенант постучался в каюту командира:
— Прошу разрешения!
Получив разрешение, Суворов переступил комингс и увидел, что командир со старпомом режутся в любимую корабельную игру шеш-беш. Старпома лейтенант побаивался больше, чем командира. Старпом полностью оправдывал негласную расшифровку своей должности – «Стар» — старый, «П» — поноситель, «О» — офицеров, «М» — молодых. 
— С чем пожаловали, Александр Витальевич? – Спросил командир, выбрасывая «кости».
— Прошу отпустить меня в Мурманск для встречи жены.
— Жены? – Удивился старпом. – Вы же у нас по всем документам – холостяк.
— Она пока не жена, но мы с ней обязательно поженимся.
— То есть вы обещали ей, что женитесь на ней? – Допытывался старпом.
— Так точно!
— Ну, обещать жениться и жениться фактически – это две большие разницы. – Усмехнулся командир. — Вообще- то, раньше женщинам руку и сердце предлагали, а не обещание жениться. Ну, и лейтенанты ныне пошли… Обольщают бедных дев, как матерые, понимаешь, брачные аферисты. Жениться на них обещают… А потом уходят в автономное плавание…
       Суворов с тоской понял, что попал в переделку: и командир, и старпом прошли суровую школу флотского острословия, оба были завзятыми хохмачами, один круче другого, и теперь он попался им на зуб.
— Значит, вы обежали девушке жениться на ней… — Уточнял старпом.
— Так точно, обещал.
— И она вам поверила?
— Поверила.
— А зря! Я ведь вам тоже поверил, что вы зачетный лист по устройству корабля закроете. Обещали ко дню Великого Октября. А сейчас уже Новый год на носу.
— Товарищ старпом, мне только масляную систему осталось сдать.
— А как же вы можете жениться, не зная масляную систему? Лично мне совесть бы не позволила.
Но тут партия в шеш-беш закончилась в пользу командира, и тот в добром расположении духа разрешил ехать в Мурманск.
— Выписывайте отпускной билет в Мурманск. На сутки. И чтобы послезавтра утром как штык быть на подъеме флага!
— Есть быть к подъему флага!
       В аэропорту Суворов очень удачно встретил Надю. Как по заказу в ночном небе разыгралось Северное сияние, и Надя восторженно наблюдала, как колышется и переливается всеми цветами радуги волшебный занавес.
— Как у тебя тут красиво! – Восхищалась она. – Как в сказке про Снежную королеву.
— Я надеюсь, ты никогда не пожалеешь, что приехала сюда.
Он взял такси, уложил Надин чемодан в багажник и машина лихо рванула в направлении Мурманска-190. Ехать надо было километров сорок. Водитель соблазнился на хороший куш, но по мере того, как удалялись от Мурманска-главного, стал нервничать. И его можно было понять. Пурга метала по шоссе белые петли поземки.
— Вот что, ребята, — сказал он. – Дальше ехать опасно – заметет, встанем, замерзнем. Давайте вернемся в город.
Возвращаться с полпути совсем не хотелось, да к тому же так можно было опоздать к подъему флага.
— Поймаем попутку! – Решил лейтенант, и они выгрузили чемодана на обочину шоссе. Таксист укатил, а они стали ждать попутную машину. Ждали, ждали, пока не начали тихо замерзать. Надины модные сапожки уже никак не согревали ног. Сильный ветер пронизывала ее короткую шубейку да и Суворов уже давно приплясывал, пытаясь оживить одеревеневшие подошвы. Как же он жалел сейчас, что вместо шапки напялил парадную фуражку. Белая мгла закрывала все пути, все дороги. И Наде Север нравился все меньше и меньше. Потом оба и вовсе затосковали. Александр обнял суженую и пытался согреть ее поколачиванием по спине. Пурга мела плотно и сильно. Льдистые снежинки били по ресницам, покалывали щеки, норовили попасть в рот. Лейтенант потерял всякую надежду дождаться попутки, как вдруг в снежной круговерти тускло засветились два огонька, потом еще два и еще… С тяжелым грохотом мимо них прошла колонна бронетранспортеров, выкрашенных в белый цвет. Хвостовая машина затормозила, приоткрылась бронедверца, из нее выглянул офицер в плотной арктической куртке:
— Лейтенант, ты что сдурел здесь стоять? Вы же через час тут дуба дадите. А ну в машину!
Дважды приглашать не пришлось, и Суворов с Надей с радостью нырнули в нагретое нутро БТРа. Капитан, сидевший на командирском месте, протянул им фляжку с водкой.
— Погрейтесь! Что вы тут делали? Куда путь держали?
— В Мурманск-190.
— Понятно. Подводники, значит. Ну, теперь поедете к ракетчикам.
— Это далеко?
— Не близко. Считайте, у границы с норвегами. Завтра в шесть утра пойдет бензовоз за топливом, подбросит вас к вашему КПП.
Их спаситель оказался замполитом ракетного дивизиона ПВО. Он разместил нечаянных гостей в щитовом домике для приезжего начальства. У него же был ключ и от военторговского ларька, который ему подчинялся по службе. Суворов накупил еды – консервов, плавленых сырков, шоколадных конфет… 
— А ты готовить то умеешь? – Поинтересовался капитан у Нади.
— Я вкусно режу колбасу. – Ответствовала будущая офицерская жена. Она быстро приготовила ужин на троих. Капитан составил им компанию, наполнив стаканчики горячительным из своей неиссякаемой фляжки.
— Ну, за ваше семейное счастье!
В гостевом домике было ужасно холодно, так что всю ночь они передрожали, не снимая верхней одежды. А утром сели в теплую кабину бензовоза и отправились в сторону гавани подводных лодок. Стояла глухая полярная ночь, и Надя так и не увидела красоту здешних сопок. Ей хотелось только одного – побыстрее попасть в какое-нибудь тепло. 
Завидев шлагбаум родного КПП, лейтенант Суворов облегченно вздохнул:
— Приехали!
        Незнакомый мичман с красно-бело-красной повязкой «како» на рукаве внимательно проверил документы.
— Вас пропущу, товарищ лейтенант, а вашу подругу нет. Не имею права. Сами знаете режимный гарнизон. К тому же сейчас учения идут по противохимической обороне, комендатура по всему городку носится, как ошалелая… Не ровен час, вас загребут.
— Но это не подруга. Это моя жена!
— По документам – пока что подруга. Я вас понимаю, товарищ лейтенант! И очень сочувствую! Я сам три раза был женат. Но если я вас пропущу меня же потом на канифас-блок натянут… Могу дать ценный совет: вон там метров через пятьсот под проволокой будет лаз, оттуда идет тропа Хо Ши Мина, по ней бойцы в самоволку ходят. Можете там пролезть.
Суворов испытывающе посмотрел на подругу:
— Полезем! – Храбро кивнула Надя. И мичман был сражен ее женской самоотверженностью.
— Знаете, что, — сказал он. – Не надо никуда лезть. Мы лучше так сделаем. Я приглашу сюда заведующую ЗАГСом, она моя соседка, и она вас прямо на КПП распишет и все штампы в паспорт поставит. 
Мичман набрал номер:
— Алло, Нина? Ниночка, извини, что в такую рань… Тут один товарищ решил жениться.
— Это ты что ль – «товарищ»?
— Нет, товарищ — лейтенант, он наш, местный, привез невесту, а ее в городок без штампа в паспорте не пропустят. Надо их расписать.
— Щас приеду и распишу тебя палкой по башке, чтоб не будил такую рань!
— Ниночка, прости, родная… Такая пара симпатичная, особенно невеста…
— А ты уже и губу раскатал, кобелина!
— Да, не Кобелино я, а Кобылин. Сколько раз тебе объяснять. Очень тебя прошу, приезжай, сделай доброе дело!
И Нина приехала. На велосипеде. И привезла с собой книгу записи актов гражданского состояния и все нужные печати и штампы. Церемонию провели в дежурке КПП.
— Жених, согласны ли вы взять в жены гражданку Надежду Ивановну Земляникину? – Строго вопросила заведущая.
— Так точно!
— Надо говорить «да» или «нет». – Поправила его Нина.
— Да! – Счастливо улыбаясь, ответил лейтенант.
— Невеста, согласны ли вы выйти замуж за гражданина Суворова Александра Витальевича?
— Да! Согласна! – Счастливо улыбаясь, ответила Надя.
— Фамилию свою оставите или мужнину возьмете?
— Фамилию мужа.
— Именем Российской Федерации объявляю вас мужем и женой!
Мичман Кобылин радостно крикнул «Горько!». И тут же воскликнул:
— Отставить! Сначала по бокалу шампанского. Шампанского, правда, нет, но «шило» тоже на «ша».
Он достал «шильницу» и быстро изготовил свадебный напиток: женщинам развел один к одному, а себе и лейтенанту разводить не стал.
— Совет да любовь! – Сказала Нина, и, осушив стаканчик, поставила все нужные штампы в Надин паспорт и в удостоверение личности Суворова. Она уехала, а новобрачные зашагали в Мурманск-190, до которого было всего-то три километра. Суворов верил – уж здесь-то их наверняка подберет попутка. У второго КПП попутка их подхватила. Это был «газик» грозного гарнизонного коменданта капитана Волкова. И первый же его вопрос не предвещал ничего хорошего:
— Почему без противогазов?!
— Мы только что поженились! – Поделился своей радостью лейтенант.
— Меня это не колышет! Где ваши противогазы? 
Суворов попытался объяснить, что свадебные противогазы еще не изобрели, и что через резиновые маски целоваться неудобно. Но капитану Волкову было не до шуток:
— Вы что не знаете, что объявлена химическая тревога? Вы уже полчаса, как покойники. Отравлены люизитом. Садитесь в машину!
Комендант привез их к плавбазе «Красин», стоявшей у причальной стенки первым корпусом, и лично провел в каюту.
— Это противохимическое убежище. Для вас, как семейной пары, отдельная каюта. Посидите здесь, пока не закончатся учения.
И ушел, захлопнув за собой дверь. Суворов подергал ее, и понял, что французский замок можно открыть только ключом. Ему так хотелось, чтобы Наде все еще верила в сказку про Снежную королеву, а тут – кутузка, хоть и с койкой, и с умывальником, и с иллюминатором, но все равно – кутузка. Осмотрев иллюминатор, он отдраил его и просунул голову. Голова проходила. А раз голова проходит, значит, и все тело может пролезть. Так было в теории.
— Наденька, я сейчас выберусь наружу и открою тебя.
— А ты пролезешь?
— Если все сниму, то пролезу. А ты мне потом передашь и шинель, и брюки, и китель…
Суворов быстро разделся и с отвагой истинного подводника полез в тесную обойму иллюминатора. Почти протиснулся, но помешали тельник и трусы. Недолго думая, он снял с себя последние одежды.
— Чтобы легче было пролезть, надо тело чем-то скользким намазать. У тебя кремы какие-нибудь есть?
— Обижаешь! – Сказала Надя и открыла объемистую косметичку. Для доброго дела она не пожалела дорогущий французский крем для век «Этуаль». Суворов густо намазал плечи, спину, ягодицы, на что ушла вся баночка деликатного крема для век. И все получилось как надо! Он проскользнул наружу и плюхнулся прямо в снег, неубранный с палубы. Вскочил:
— Трусы давай! – Крикнул он в иллюминатор. Но вместо трусов Надя просунула ему шинель:
— Надень шинель сначала, а то простудишься! 
— Сначала трусы! – Стоял на своем Суворов. Но в круглый проем уже полезла шинель, она за что-то зацепилась, лейтенант яростно дернул ее и на плече повис полуоторваный погон. Он набросил шинель на голое тело и снова потребовал трусы. Но в этот момент кто-то строго его окликнул:
— Лейтенант, ко мне!
Суворов обернулся и охнул. На причале стояла черная «Волга» командира дивизии.
     Увидев голоного босого офицера в одной шинели да еще с оторванным погоном, адмирал оторопел. Чего только не навидался за двадцать лет службы, но такого… Подпрыгивая на жгущем подошвы снегу, Суворов подбежал к машине, прикрывая наготу полами шинели. Представился, как положено:
— Лейтенант Суворов, командир гидроакустической группы К-401. 
— Что у вас за форма одежды такая? По гарнизону была объявлена форма номер «пять». А у вас даже не «форма раз – трусы-противогаз». Ни трусов, ни противогаза… Где ваш головной убор? Где, брюки, наконец?!
— Товарищ адмирал, я только что женился. – В полной растерянности пролепетал лейтенант.
— Оно и видно… Но даже это не дает вам право разгуливать по гарнизону босиком и без головного убора.
— Понимаете, мы только что расписались с женой прямо на КПП, и у нас не было противогаза… А тут комендант…
— Как вы сюда попали?
— Сначала мы ехали на такси, — стучал зубами лейтенант, — потом на БТРе, а потом на бензовозе откуда-то с норвежской границы…
От холода и волнения он ничего не мог толком объяснить. Адмирал всмотрелся в Суворова, и тут же поставил ему диагноз: псих. Еще один. В начале года тоже повредился в уме лейтенант: на политзанятиях стал петь «Боже, царя храни». Эх, до чего же хлипкая молодежь пошла. И как только таких на подводный флот берут?!
— Садитесь в машину!
Суворов, выбивая зубами барабанную дробь «марш по караулам», сел на заднее сиденье.
— На, согрейся! – Протянул комдив свою «шильницу». Лейтенант сделал большой глоток спирта, и сразу почувствовал блаженное тепло, которое пошло в замерзшие ноги.
— Чем это от вас так воняет? – поморщился адмирал.
— Наверное, это «Этуаль», французский крем такой, для век…
Комдив обменялся с мичманом-водителем многозначительными взглядами. Везти на гауптвахту такого странного типа было бессмысленно – на «губу» принимают военных, одетых по полной форме и при полном рассудке. И адмирал принял единственно верное решение: он велел остановиться у госпиталя, вошел в приемное отделение.
— У вас психиатр есть? – Спросил он у дежурного врача.
— Так точно. Только вчера штат закрыли.
— Пусть пациента из моей машины заберет.
— Буйный?
— Не знаю. Пока еще не оттаял…
Психиатр, майор медицинской службы Гюрзянц, сам вывел пациента из машины, отвел его в душевую, где лейтенант Суворов, хорошо прогрелся, а когда вернулся в раздевалку, то обнаружил вместо шинели госпитальную пижаму, штаны с начесом и тапочки. Майор Гюрзянц пригласил его в свой кабинет. Открыл историю болезни.
— Фамилия?
— Суворов.
— Может, еще и Александр? – Насторожился доктор.
— Александр. – Подтвердил лейтенант. — Витальевич
— Так, так… — Хмыкнул психиатр и что-то черканул в «истории болезни».
— Да вы, не беспокойтесь, что я простудился. – Обнадежил врача Суворов. — У меня закалка. Я же «морж»!
— Кто, кто? – потребовал уточнения Гюрзянц.
— «Морж», я в ледяной воде плаваю.
— И рыбу там ловите?
— Да. Ловлю, когда время есть. Семгу очень люблю.
В анамнезе появился новая запись: «самоидентификация личности нарушена: считает себя моржом и полководцем Суворовым одновременно».
— Черепно-мозговые травмы у вас были? Нет? Сотрясения мозга, ушибы?
— Были. Когда боксом занимался. Два раза в нокдауне был. А один раз в нокаут послали.
— Очень хорошо! – Обрадовался почему-то врач.
— Да чего уж тут хорошего? – пожал плечами Суворов. – Нокаут он и есть нокаут. Целую минуту в полном отрубе лежал.
— Хорошо то, что пазл складывается, как надо. – Загадочно ответствовал врач. – Все просто замечательно. Классический случай…
— Товарищ капитан, нельзя ли мне побыстрее отсюда выбраться? У меня жена на «Красине» сидит.
— На ком, простите, сидит?
— На «Красине».
— А кто такой Красин?
— Да какой-то старый большевик.
Врач дополнил анамнез: «Больной находится в стабильно тревожном состоянии, аффект возник на фоне ревности, как он утверждает, к какому-то пожилому члену партии». 
Тем временем лейтенант обратил внимание на телефонный аппарат.
— А можно от вас позвонить?
— Кому вы собираетесь звонить?
— Чайковскому.
— Кому? – Напрягся психиатр.
— Корешу моему, Чайковскому, мы с ним одну «систему» кончали. Только он «бычок», а я у него «группенфюрер». 
— Минуточку. Дайте записать. – И врач застрочил с новой силой. 
«Сознание спутанное, речь местами невразумительная. Считает себя «группенфюрером» и другом Чайковского, то есть подпадает под синдром Кандинского-Клерамбо». 
        Откуда было психиатру, переведенному из морской пехоты, знать, что «бычки» на флотском жаргоне – это командиры боевых частей, а «группенфюреры», это командиры групп. 
— Н-да, Чайковский это хорошо… Очень хорошо! «Лебединое озеро». «Танец маленьких лебедей»… А вы случайно с Александром Сергеевичем Пушкиным не знакомы?
— Слышал про такого. Ну, куда мне до него, он командир дивизии, контр-адмирал.
«На провокационные вопросы поддается легко. Считает, что Александр Сергеевич Пушкин, контр-адмирал, командир дивизии».
       Откуда только что прибывшему в Мурманск-190 врачу было знать, что во флотилии атомных подводных лодок одной из дивизий и в самом деле командует контр-адмирал полный тезка поэта – Александр Сергеевич Пушкин?
— Звоните куда вам надо. – Разрешил врач и приготовился записывать.
Лейтенант набрал номер дежурного по экипажу. Ответил как раз тот, кто был так нужен Суворову, начальник радиотехнической службы старший лейтенант Чайковский.
— Ты, где пропал?- Возмутился «бычок». – Обещал быть на подъеме флага. Старпом тут кипятком писает – «где этот жених, гребаный?!»
— Я в госпитале! Честное слово!
— В госпитале? – Изумился Чайковский. – Ты же жениться поехал?! Или после первой брачной ночи сразу в госпиталь загремел?!
— Да, не смейся ты! Так получилось. Мне и справку дадут, что я в госпитале… Вы дадите мне справку? – Обратился он к врачу.
— Дадим, дадим. – Ласково пообещал док.
— Саня, слышишь меня? У меня форма одежды на «Красине» осталась. Пошли моего Гагарина, чтобы тужурку, брюки, фуражку и прочее забрал. Шинель есть, а все остальное там.
Откуда психиатру было знать, что Гагарин, это не только космонавт, но и мичман, старшина команды гидроакустиков, подчиненный лейтенанту Суворову?
— И Надю пусть заберет. Она там без противогаза сидит. Пусть два противогаза захватит – ей и мне.
          В анамнезе появилась новая запись: «Навязчивая бредовая идея насчет жены и старого члена партии тов. Красина, усложненная приватизацией первого космонавта с противогазами. Полагает, что старый член партии завладел его формой одежды».
— А давайте-ка, я вам укольчик сделаю? – Предложил психиатр, выбирая из своей аптечки мощное седативное средство. – Успокоитесь, отдохнете…
— Да я спокоен, как кнехт! Перебьюсь, без укольчика.
— Нет, уж позвольте, позвольте… Давайте, слегка уколемся…
— Нельзя мне сейчас ничего вкалывать!
— Почему?
— Я тут «шило» пил. 
— Шило? Вы уверены, что шило пьют?
— Еще как пьют! – Убежденно подтвердил лейтенант. — Просто так получилось – нас с женой на КПП расписали, ну и мичман предложил слегка отметить. Как в ЗАГСЕ полагается. Шампанского у него, естественно, не было. Обошлись шилом. И потом адмирал мне еще по дороге поднес.
          Доктор отложил шприц и снова застрочил в анамнезе: «Спорадические приступы паранойи, осложненные гебефренической шизофренией на почве алкоголизма»
Гюрзянц увлекся. Такого ярчайшего случая умопомешательства в его практике еще не было. История болезни этого лейтенанта тянула на статью в научном журнале «Вопросы психиатрии».
Тем временем в приемном отделении госпиталя появились, наконец, Надя и мичман Гагарин с двумя противогазами и чемоданом, в который удалось втиснуть лейтенантскую «форму одежды». Мичмана к больному доктор не пропустил, а с женой разрешил встретиться, полагая, что этот контакт благотворно скажется на психике лейтенанта.
— Доктор, что он сильно простыл? – Спросила Надя.
— Простужен на всю голову. – Грустно подтвердил врач. – Будьте с ним осторожны. Постарайтесь ничем не травмировать. Подождите пока в смотровой, он сейчас к вам придет.
Едва Суворов вошел в кабинет, Надя бросилась ему на шею:
— Боже, ты, наверное, сильно простыл?! 
— Да, ерунда все это! Доктор какой-то ненормальный попался, все вопросы идиотские задает. Я уж побаиваться его начал – не псих ли?
— Температура есть?
— Нет у меня никакой температуры! В худшем случае насморком обойдусь. Лучше помоги мне отсюда смыться.
— Что опять через окошко?
Суворов потрогал шпингалеты окна — они открывались. Дальше все развивалось, как в кинобоевике из жизни графа Монтекристо. Надя принесла в смотровую дорожный чемодан, Суворов переоделся в свой китель, и через окно, благо смотровая была на первом этаже, покинул госпиталь. Мичман Гагарин попытался выручить лейтенантскую шинель, которую уже отправили на долговременное хранение. Вещевик – матрос-кавказец – не хотел отдавать шинель без справки о выписке. Но тут выяснилось, что они с Гагариным из одного и того же кавказского города, и когда Гагарин сказал ему пару ласковых слов на кавказском языке, матрос растаял и отдал шинель.
Так счастливо закончилось предсвадебное путешествие Александра и Надежды Суворовых, не считая выговора с занесением в учетную карточку от старпома за опоздание на подъем флага и ускоренной сдачи зачета по устройству масляной системы. Экзамен был проведен с большим пристрастием, но Александр Суворов с честью выдержал испытание.
      Свадьбу сыграли в гарнизонном ресторане «Полярное сияние». Среди прочих гостей-сослуживцев приглашены были мичман Кобылин, а также майор медицинской службы Гюрзянц, тот самый доктор, который пользовал лейтенанта в госпитале. Никто не знал, что Гюрзянц психиатр, поэтому вели себя очень непринужденно, раскованно, чем подарили лекарю душевных хворей немало интересного материала для его статьи в журнале «Вопросы психиатрии».
А Александр и Надежда создали хорошую крепкую семью из пяти душ – двух своих и трех мальчуганов. Со временем Александр Суворов, став капитаном 1 ранга, командовал самой большой в мире подводной лодкой — «Акулой», и под настроение рассказывал в кают-компании о своем предсвадебном путешествии. 

«Красивых женщин я успеваю только заметить. И ничего больше».

В. Черномырдин

«Сухой закон» он и в Африке сухой, но в Арктике, в гарнизонах Крайнего Севера сухость его невыносима. Шибко холодно, однако… Шутка сказать, ближайший винный магазин только в Мурманске да и то, ничего не привезешь, на КПП проверят и отберут, потом сделают вид, что выльют в раковину, а в сифон вмонтирована емкость. Тем не менее, старший помощник командира подводной лодки капитан-лейтенант Симбирцев, обессушенный, как таранька (обезводочный), провез и привез в Полярный целый ящик шампанского и ящик с бутылками «Столичной» Провез в «порядке исключения». И на то были особые основания – свадьба. Нет, не его, а подчиненного ему офицера – «штурманенка» лейтенанта Мар-Мышкина, командира электронавигационной группы, а по старому – младшего штурмана.
В один прекрасный день полярной ночи, лейтенант Мар-Мышкин попросил у командира подводной лодки «добро» на свадьбу.
— А на «самуправство» сдал? – Поинтересовался командир. 
— Так точно – сдал. – И показал зачетный лист на самостоятельное управление ввереным подразделением, а также сложной штурманской матчастью. Командир изучил документ внимательно, словно это было меню из дорогого ресторана. Наконец, изрек:
— «Добро» вам жениться, товарищ лейтенант! Кто невеста-то?
— Заведующая матросской библиотекой Шурочка.
Командир загадочно усмехнулся:
— Кто не знает Шурочку? Шуру знают все… Вы хорошо подумали?
— Так точно!
— С Шурочкой у вас большая «невязка» по возрасту. Она ведь лет на пять старше.
— На четыре года и два месяца.
— Вот! Настоящий штурманский ответ!.. – Командир еще раз оглядел лейтенанта, как будто видел его впервые или прощался с ним навек. – И штурман-то из вас, чует мое сердце, выйдет неплохой, товарищ Мар-Мышкин. Жаль мне вас отдавать акулам, так сказать, житейского моря. Может, похолостякуешь еще? Легка шинель холостяку…
— Товарищ командир, мы уже заявление в ЗАГС подали.
— Ну и что? Согласно советскому законодательству, я как командир корабля, как, впрочем, и любой капитан судна дальнего плавания, имею право оформить ваш брак, скрепив его корабельной печатью. Или расторгнуть его. Так что не спеши, подумай…
— Товарищ командир, тут «малый назад» уже не сыграешь. Тут только «полный вперед»… И поскольку «экипаж одна семья», приглашаю лично вас и всех офицеров нашей лодки на наше семейное, так сказать, торжество. 
Командир сделал томительную паузу, обозначая глубокое раздумье.
— За исключением, конечно, тех — добавил лейтенант, — кто будет в этот день дежурным по кораблю и обеспечивающим команду.
Приглашение было принято. Офсостав оповещен. Энтузиазм старпома был столь велик, что он вызвался ехать в Мурманск за шампанским (ну не «шило» же молодым в бокал наливать?) и привез-таки отличное игристое вино, а также «хлебное вино №16» (по старой классификации) марки «Столичная». 
Стол накрыли в «Пельменной», снятой на «спецмероприятие». Старпом объявил форму одежды – «парадная с кортиком». Лодочный связист – командир БЧ-4 лейтенант Федоров самолично наладил музыку в стереоколонках. И тут, когда уже бутылки были расставлены между тарелок и салатниц, грянул форс-мажор! Нет, не «ветер-раз» и не «боевая тревога». Все было намного хуже: как говорили в старину – «невеста сбежала из-под венца», Шурочка в ЗАГС не пришла, а уехала вместе заезжим артистом флотского театра. Старпом предложил послать в портопункт – пока не ушел рейсовый катер – группу захвата, и сам вызвался возглавить ее. В группу включил обоих минеров и на всякий случай доктора. Все готовы были немедленно приступить к операции «Невеста», но командир не благословил.
— Что же нам остается? – Возмущался старпом. – Пельмени — раскатать, мясо — в исходное, перед бараном — извиниться, а дым в трубу? Таких трудов стоило прорвать кордон с винными ящиками …
Нет, никто не хотел снимать бутылки со стола и расставлять их по ящикам. Страшно было подумать об этом! Да никто об этом и не думал.
— Свадьбу будем играть! – Распорядился командир.
— Оформим потом задним числом, что невеста сбежала из-за стола. – Предложил помощник.
— На пятый день свадьбы только свидетельство о браке спасло невесту от неразберихи. – Вздохнул почему-то механик. Все заулыбались, но единственный, кому было не до смеха – это опозоренный жених лейтенант Мар-Мышкин. Без слез не взглянешь. И у него в глазах тоже стояли слезы. И они вот-вот бы пролились, если бы доктор не успел сунуть ему в рот таблетку какого-то «апофигина», после чего Мар-Мышкин надолго упер свой потухший взгляд в хрустальное блюдо с оливье. Лейтенант Федоров, он же еще и начальник РТС – радиотехнической службы, включил магнитофон с песенкой на злобу дня:
Если к другому уходит невеста,
То неизвестно кому повезло…
Старпом, чтобы поднять настроение жениху, объявил о том, что он снимает с него все ранее наложенные взыскания. Однако и это благая весть не заставила его воспрянуть. В углу зала сиротливо ютилась большая коробка с общим подарком — кухонным комбайном «Мечта», а также комплект двуспального постельного белья «Дружба».
— Свадьбу числить! – еще раз подтвердил командир свое решение к общей радости. – Прошу всех занять места за столом. 
И уже ввинтились штопоры в пробки, и уже были сорваны язычки с укупорки «Столичной», когда старпом вдруг провозгласил — «минуту ждать!», и исчез за дверью пельменной. Капитан-лейтенант Симбирцев вышел на улицу и остановил первую встречную девушку.
— Девушка, только вы можете спасти наш экипаж!
Незнакомка широко раскрыла глаза.
— Что случилось?
— Вы не могли бы сыграть роль невесты?!
— Кино снимаете?
— Хуже. Тут такая массовка собралась… Жених есть, а невеста сбежала. Свадьбу не можем по-человечески сыграть. Одного шампанского целый ящик. А невесты нет!
Девушка сначала отказалась. Но старпом пустил вход все свое красноречие и все свое обаяние. И девушка согласилась.
— Хорошо. Но только без права на брачную ночь. А белое платье?
Напротив «Пельменной» стоял универмаг, девушка выбрала хоть и не свадебное, но подходящее к случаю белое платье. Старпом быстро рассчитался:
— Это вам в подарок! – Вручил он сверток отважной спасительнице. 
А затем состоялось явление невесты под восторженные аплодисменты всего свадебного застолья. Лейтенант Мар-Мышкин изумленно хлопал глазами.
— Узнаешь свою невесту Катю? – Гипнотизерским голосом повторял старпом.
— Уз-узнаю невесту Катю. – Согласился, наконец, штурманенок, рассмотрев, как следует девушку.
— Горько! – Скомандовал командир. 
— Есть «горько!», — Привычно откликнулся лейтенант и приложился к губам «невесты». Поцелуй вышел медленный и вполне натуральный. И со всех концов стола полетели новые заявки на повторение действа… И молодые целовались, а гости пили, и пели (под гитару зама), и произносили проникновенные тосты. В общем, «экипаж одна семья», «на войне, как войне», а на свадьбе, как на свадьбе. Разве что без первой брачной ночи. А впрочем, кто знает: как оно было на самом деле? Старпом потом передал «новобрачным» ключ от своей квартиры и предоставил им возможность пожить в его апартаментах с видом на Екатерининскую гавань пару дней… 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ.
Свадьба с подставной невестой принесла лейтенанту Мар-Мышкину счастье. С легкой руки «свата»-старпома они прожил с Катей много-много лет. Да и сейчас еще живут вместе, готовясь к золотому юбилею. 
— Я ведь тогда в гастроном за макаронами шла, ни о чем таком и не думала. – Любит вспоминать Екатерина Дмитриевна Мар-Мышкина. – А попала на собственную свадьбу! Вот вам и макароны по-флотски!
А Шурочка-беглянка так и не вышла замуж за своего артиста. Он оказался женатым. Эх, как же прав был командир, когда отговаривал лейтенанта от рокового шага. Впрочем, командир всегда прав.

«Надо думать, что понимать!»

Это не тот орган, который готов к любви.

В. Черномырдин

— Товарищ командир, слева триста сорок – неопознанный летающий объект! Угол места — семьдесят пять.
— Штурманило, опять за свое?! Это спутник летит! Только не вздумай в Навигационный журнал про НЛО писать …
Такие диалоги на мостике подводной лодки происходили не раз, и не два. После того, как Главком ВМФ издал приказ о наблюдении аномальных явлений в море и в атмосфере, штурман старший лейтенант Николай Шаломай свято уверовал и в НЛО, и в НГО – неопознанные гидрографические объекты. В кают-компании он не мог ни о чем другом говорить, кроме как о летающих тарелках, инопланетянах, контактах с иными мирами…
Однажды командир заглянул в навигационный журнал и обомлел. На одной, на другой, на многих страницах было отмечено «наблюдали НЛО по курсу…», «после старта НГО произвели уклонение от лунной дорожки», «НЛО проследовало контркурсом и исчезло за горизонтом…» Командир взял каждую пометку в скобочки, как положено, аккуратно зачеркнул тонкой линией и сделал сноски: «Не числить!», «Показалось», «Оптический обман»…
— Товарищ командир, но я же своими глазами видел. – Пытался протестовать Шаломай. – Что вижу, то и пишу. Как положено…
— Проверьте свои глаза у доктора. Я рядом с вами стоял и не видел. И сигнальщик ни о каких НЛО не докладывал.
Командир провел со штурманом серьезную беседу, потом понял, что бесполезно, и посоветовал старшему лейтенанту завести отдельную тетрадь – «Журнал наблюдений за НЛО и НГО», и хранить его так, чтобы никто из проверяющих ПЛ до него не докопался. Штурман не обиделся, а последовал доброму совету. И очень скоро исписал всю тетрадь… НЛО явно тяготели именно к шаломайской подводной лодки, и инопланетяне стремились лично к нему. Видимо, такая харизма у него была…

После шесть месяцев плавания подводная лодка пришла в сирийский порт Тартус, встала на ремонт, а экипаж был отправлен на межпоходовый отдых в Ялту. О, это сладкое слово «Ялта»! Оно перекатывалось во рту, как шарик крем-брюле…
Старший лейтенант Шаломай безмятежно шагал по тенистой улочке южного города, и вдруг увидел вывеску-табличку:

                                           «УФОЛОГ. Прием ежедневно с 10 до 18».

«То, что надо! – Обрадовался штурман. – «То, что доктор прописал». И попал в точку, потому что табличку написал и в самом деле доктор, но уролог. А какой-то шутник взял да и переправил фломастером букву «Р» на букву «Ф». Но такое святотатство и в голову не могло прийти честному малому. Шаломай с благоговением вошел в подъезд и позвонил в нужную квартиру. Ему открыли и провели к «уфологу», немолодому доктору в ослепительно белом халате и такой же шапочке. 
— С чем пожаловали, молодой человек! – Приветствовал он пациента.
Шаломай присел на краешек стула.
— Дело в том, что я в некотором роде — контактёр.
— Все мы так или иначе контактёры. – Философски вздохнул уролог.
— Позавчера вечером я встретил на пляже инопланетянку.
— Иностранку?
— Нет. Именно инопланетянку. Девушку с другой планеты.
— Почему вы решили, что она инопланетянка?
— Она вся светилась, и была в таком серебристом одеянии… — Вдохновенно рассказывал штурман.
— В серебристом купальнике?
— Нет, что то вроде туники… Я хотел подойти к ней, но не решился… Она меня заметила вошла в воду и исчезла…
— Утонула?
— Что вы?! Просто растворилась в блестках лунной дорожки…
— Вы, наверное, поэт?
— Нет. Я штурман. Эта инопланетянка наградила меня…
— Вот с этого момента поподробней. Очень важно!
— Наградила меня каким-то особым свойством…
— Как у вас с мочеиспусканием?
— Причем тут мочеиспускание?! С испусканием нормально… Но теперь я стал видеть глубже, как бы внутрь человека, внутрь вещей…
— Гм… И что же вы, например, во мне видите?
— Я вижу в вас истинного ученого, исследователя тайн Вселенной…
— Благодарю. Очень лестно. В некотором роде это так… Но все же, вернемся к вашей инопланетянке. Вы с ней потом встречались?
— Увы, она исчезла и, наверное, навсегда…
— И слава Богу! Но контакт-то был?
— Был. Аудиовизуальный.
— А тактильный?
— Тактильного не было. Не успел…
— А я вот успел. – Вздохнул доктор. – Теперь вот уже двадцать лет живу с этой… инопланетянкой…И представьте себе, тоже там же, где и вы познакомились – на пляже. 
— Вы серьезно?
— Я что, похож на шутника? Ну, ладно, вернемся к вашей инопланетянке… Ничего вас не тревожит? Нигде не жжет?
— И тревожит… И жжет… Тоска сердце жжет… Хотелось бы еще раз увидеть ее.
— Ну, какие ваши годы. Еще и не такую встретите! Однако вернемся к вашей уретре. 
— Уретра! Какое замечательное инопланетное имя! Ее наверняка именно так и звали — Уретра… Это даже красивее, чем Аэлита…
— У вас и Аэлита еще была? Может, вас направить к венерологу? Есть телефончик.
— Вы полагаете, она прилетела с Венеры? Мне показалось, что она с Марса… А знакомого марсолога у вас нет? Или уранолога?
— Уранолог, то есть уролог, это я. 
— Подождите, но на вывеске было написано – уфолог?!
— Ну, это местные мальчишки шалят… Позвольте вам напомнить афоризм Козьмы Пруткова: «Если на клетке слона прочтёшь надпись «буйвол», не верь глазам своим».

«Много говорить не буду, а то опять чего-нибудь скажу».

В. Черномырдин

Подводная лодка шла на глубине ста метров, разверзая толщу Средиземного моря. Командирскую вахту нес старпом, а командир сидел в кают-компании, обхватив голову, которая раскалывалась от насущных проблем: вышел из строя электродвигатель экономхода – раз, радисты не приняли квитанцию на переданную шифровку – два, трюмные засолили воду в цистерне пресной воды – три…
Четвертую проблему принес доктор. Он заглянул в кают-компанию и, застав командира в одиночестве, изложил проблему «номер четыре»:
— Товарищ командир, мичман Адильмагамбетов просит меня сделать ему операцию.
— Аппендикс удалить?
— Если бы… Тут дело интимное. – Доктор понизил голос до шумового фона отсечного вентилятора. – Он просит, хитан ему сделать. Обрезание, по-нашему…
— Вот, что доктор, не до твоих хохм сейчас! Шел бы ты со своим хатаном, не скажу куда!
— С хитаном… Товарищ командир, я ему то же самое сказал. Но он заявил, что если я не помогу, то сделает хитан сам или боцмана-земляка попросит. А это чревато: занесет инфекцию и придется уже не обрезание делать, а ампутацию.
— Скажи ему, что если он сделает себе это хи… ха… это харакири, я его под суд отдам за членовредительство! Как можно, на боевой службе приводить себя в небоеспособное состояние?! Это воинское преступление!
— Товарищ командир, я ему то же самое сказал… Мол потерпи до возвращения на базу. Я там в госпитале все тебе в лучшем виде сделаю… Он говорит: «я вещий сон видел – скоро умру в море. Если хитан не сделаю, то в рай не попаду. Сейчас надо…
— Док, ты меня уже достал! Тут религия, иди к заму и решай этот вопрос с ним.
— Товарищ командир, я уже был у него. Замполит категорически против. Говорит, что это религиозный ритуал, и его нельзя проводить на корабле, где все коммунисты и комсомольцы за исключением этого самого мичмана Адильмагамбетова. Это все равно что, говорит, если б коки яйца на Пасху покрасили. 
— Ну, яиц у нас, слава Богу давно уже нет. С июня на яичный порошок перешли… Но с хитином надо что-то делать…
— С хитаном. 
— Да один хер! Мало у меня забот, так ты еще тут головоломку подбросил… 
— Головоломкой я бы это не назвал… Тут другое название на языке вертится. Но я с ним еще раз поговорю. У нас же заход в Бизерту планируется. Отведу его в мечеть или в клинику, там ему все как надо сделают.
— Отставить мечеть, отставить клинику… Он же советский моряк. Местная пресса этот факт так распишет, что нам с тобой самим командир эскадры этот хутаб сделают.
— Хитан.
— Да какая на хрен разница! Думай, доктор! Какие еще варианты?
— А что если…
— Ну, рожай!
— Если я заведу его в какое-нибудь безлюдное место и там втихаря все сделаю?
— Где ты на лодке видел безлюдное место?
— Ну, скажем, у вас в каюте…
— Еще чего не хватало! Абортарий в командирской каюте разводить!
— Замполит-то в своей не позволит.
— У него нельзя, у него там шифрпост.
— Если только к старпому? Но у него там комбриг живет.
— К помощнику нельзя. У него в каюте секретная часть. Посторонним вход воспрещен. — Остается только каюта механика.
— Механик не согласится выводить из строя старшину команды электриков. Адильмагамбетов – это его опора и надежа… Да, и потом. Ты знаешь, я знаю, механик, сам мичман… Тайна четырех уже не тайна. Расползется по всем сусекам… Ладно, отложим до Бизерты. Люди уйдут в город… Там что-нибудь придумаем… А заму я скажу, чтобы он с ним воспитательную работу провел насчет упаднических сновидений. Ишь, придумал, умрет он боевой службе… На боевой службе можно погибать только смертью героя. Так и скажи ему. Только лучше будет, если он дотянет до бербазы. 
            И командир поговорил с замом. Но зам отказался вести индивидуальную работу с мичманом Адильмагамбетов; сослался на то, что он не знает Корана, а главное, что все неврозы по части сновидений – это прерогатива доктора. Доктор снимал депрессию Адильмагамбетова медикаментозным способом — с помощью витаминных шариков, положив их в коробочку с серьезной этикеткой «Антидепрессанты».
В конце концов, командир призвал к себе мичмана Адильмагамбетова.
— Ну, что ты там, сынок, учудил? Оно тебе надо? – Ласково спросил он.
— Товарищ командир, мне уже три раза черный петух снился. А это значит, что мне кирдык. Отец перед смертью тоже черного петуха видел…
— Ну, и что?! Подумаешь, я этих петухов можно сказать, каждую ночь, вижу. И ничего, живу… И в крайности не бросаюсь. И в рай не прошусь. Все равно не пустят… Я это твердо знаю. И тебя не пустят.
— Почему?
— Потому что у тебя в карточке учета семь неснятых взысканий от старпома.
— Там одно ваше. – Уточнил Адильмагамбетов.
— И одно мое. – Согласился командир. – За пререкания. А старпом тебе шесть раз накладывал взыскание за сон на вахте. В общем, таких не берут в райские жители! Вот так-то, Петр Ингунович. Есть о чем подумать, кроме хинтана.
— Хитана. – Поправил его мичман.
— Тем более! Ну, допустим, помрешь ты, не дай Бог, после всех твоих черных петухов. И что? Куда нам потом тело твое девать в условиях боевой службы? Ты подумал об этом?
— Подумал. В холодильник можно. Там все равно уже мяса нет. Пустой он. Я узнавал… Механик сказал, что у него гроб есть – надувной, плавучий…
— А ты про экипаж подумал? Какой «грубпроступок» ты на нас повесишь? Да за такое ЧП доктора снимут, меня накажут и замполита, и механику мало не покажется…
          Как бы там ни было, но до Бизерты пациент начальника медслужбы дотянул. Лодка ошвартовалась в порту. Началась заграничная жизнь: моряки «пятерками» ходили по городу, тратили валюту на подарки, иногда их возили на экскурсии по городу, музеям, паркам. Была поездка и в городской зоосад, который славился не только зебрами и жирафами из окрестных африканских прерий, но и редкостными кустарниковыми и древовидными растениями типа баобаб, пальма, 
Перед самым культпоходом, командир пригласил в каюту зама и доктора и поставил им задачу: обеспечить проведение операции «Хитан» с соблюдением максимальной скрытности.
— Доктор, сколько времени займет операция?
— Минут пять не больше вместе с наложением повязки.
— Надеюсь, все пройдет без наркоза?
— Даже без местного обезболивания.
— Ну, это жестоко. – Пожалел Адильмагамбетова командир. – Ты бы ему там заморозку сделал.
— Боюсь, отморозить, товарищ командир, лучше так. Потерпит ради веры.
— Тогда слушайте сюда, — изложил свой стратегический план командир, — когда все пойдут смотреть зверей, вы втроем уйдете в местные заросли и там быстро все сделаете.
— А я-то там зачем? – Удивился зам.
— А вы Василий Сергеевич, будете на шухере стоять. Или на атасе. Как вам угодно.
— Я?!! – Изумился зам.
— Ну, не я же?! Не нравится «на атасе», назовите это «на контроле скрытности операции»…
Дело конфиденциальное, конфессиональное, одним словом, гуманитарное. Вот и обеспечивайте. Хорошо еще что, кроме нас троих никто не в курсе. И вообще, я иду на все это только из уважения к механику, чтобы тот не лишился своего лучшего специалиста.
— Да, — добавил доктор. – Надо с уважением относится к чужим обычаям даже если они не того…
— Одним словом, даешь мультикультурность и толерантность! – Подытожил командир. — Вперед и с песней!
          Насчет песни, это он ради красного словца сказанул. Какие тут могут быть песни, когда люди на такое дело идут. На хитан!
«Капитан, капитан, улыбнитесь…» Нет, не годится. В голове зама вертелся лирический диск: «Любовь кольцо, а у кольца начала нет, и нет конца». Тоже не в тему. В конце концов, он скомандовал себе бодрую мелодию – «Не плачь, девчонка, ты только жди. Матрос вернется, пройдут дожди!»

Вечером в каюту командира постучался доктор.
— Ну, что, сделал? 
— Никак нет, товарищ командир.
— Что-то помешало?
— Ничего не помешало. Прибыли мы в зоосад. Вижу, очень удобные заросли акации. Народ пошел обезьян смотреть, а мы в кусты ушли. Я достал инструментарий, смотрю, а скальпель-то я не тот взял. И им иногда колбасу режу. Твердокопченую. И штурман берет карандаши затачивать. Ну, не годится этот инструмент для операций. А рядом, за оградой костел. Я говорю Адильмагамбетову: у тебя мама русская. Фамилию ты отцовскую взял, а веру материнскую прими. Маме приятно будет. Пойдем в храм, окрестишься… Там тебя в воду окунут, смотри какая жара стоит! Охладишься маленько. И в рай тебя примут крещеного. Он мне говорит – «не примут меня в рай. У меня шесть не снятых взысканий». Я говорю, примут: командир их все снимет. Примут: ты ведь «шило» не пьешь, не куришь, опять же «мастер военного дела», УМЛ закончил. Не женат. Примут!
Он подумал, подумал и пошли мы в костел. В общем, окрестили Адильмагамбетова в католическую веру.
— Ну, док, ты молоток! Тебе бы надо было в замполиты идти! Это ж надо как провернул! Безо всякого хитаба!
— Хитана…
— Ну, пусть будет по-твоему…
— Товарищ командир, только с него надо ранее наложенные взыскания снять. Я ему обещал.
— Да, снимем, снимем! – Радостно потирал руки командир. – Надо будет, новые наложим…
       В родную базу вернулись без замечаний, без членовредительства, а главное, надувной гроб не понадобился…

*Случай с мичманом Адильмагамбетовым доктор описал в своей диссертационной работе «Методика снятий острых стрессовых состояний психики подводников в условиях длительного подводного плавания».

Старая флотская шутка: «Когда матрос становится человеком?» «Когда падает за борт»
Крейсер стоял на якорной бочке, когда мимо него прошел рейсовый пассажирский катер. И кто-то выкинул за борт собаку (а может быть, сама, бедолага, свалилась?). Пес шустро поплыл в сторону крейсера, на котором шла большая субботняя приборка. И старпом, временно замещавший командира, скомандовал:
— Человек за бортом!
Тут же спустили шлюпку и доставили мокрого пса на корабль. Этот замечательный поступок старпома, сразу же возвысил его в глазах всей команды. Старпомов обычно не любят (должность собачья) и самая ласковая кличка для них – «Дракон».
Спасенный пес лихо отряхивался. Капитан 2 ранга Луноходов распорядился:
— Отправить собаку на камбуз!
Все вздрогнули: неужели на ужин будет корейское блюдо? Но старпом тут же уточнил:
— Накормить и спать уложить!
Коки накормили страдальца от пуза, а спать он сам завалился в выгородке, где хранилась ветошь. 
Приказом по кораблю за псом закрепили ответственного за его содержание старшего матроса Цезаренко из боцманской команды. Там он среди боцманят и прижился. Долго подбирали ему кличку:
— Пусть будет Моредан – морем данный.
— Давайте проще – Мореман.
— Да это же Тузик. Он на Тузика откликается!
 Однако старпом нарек пса Ихтиандром, а сокращенно Ихти, что в переводе с греческого «ихтиос» — «рыба».
Еще дольше определяли породу пса.
— Ну, конечно – он водолаз. Из воды вылез.
— Да, нет, доберман пинчер.
— Ага, добери пончик! Шпиц он померанский.
— Почему «померанский»? 
— Потому что помирал, пока его не спасли.
— Буль-буль-бульдог.
— Кокер он, раз у коков кормится.
— Бладхаунд! – Припомнил кто-то из мичманов редкую породу.
— Прошу не выражаться! – Осадил собачьего знатока боцман, и безапелляционно утвердил:
— Палубный терьер!
— Почему терьер?
— Потому что за ним палубу подтирать, а то и тереть придется.

Но палубу за Ихиандром подтирать не пришлось. Как и все дворняги, он оказался псом на редкость умным, все понимающим. И ни разу, к величайшей радости главного боцмана, не осквернил крейсерскую палубу, сделанную из благородного тика. Он аккуратно ходил за вторую дымовую трубу. Конечно, в первый день, по-сухопутному еще неразумению он пометил обе трубы, и все четыре башни главного калибра. Но вскоре понял, что всё вокруг и так принадлежит ему, и после серьезного вразумления от старшего матроса Цезаренко Ихти никогда больше ничего не метил. 
Он быстро усвоил, что по сигналу «Большой сбор» надо бежать вместе со всеми на ют, и там становиться в строй. В строй Ихти не становился, а усаживался во второй шеренге, и не шевелился до самой команды «Разойдись». Опозорился он только однажды. Но об этом, кроме старшего матроса Цезаренко, никто так и не узнал. Когда на стрельбах в море бабахнули орудия главного калибра, у Ихти от неожиданных грома и молнии случился жидкий ужас. Вот тут и пришлось тереть палубу. Но Цезаренко сделал все это быстро и незаметно.
Зато пес в отличие от своего хозяина прекрасно переносил качку, любую, даже самую муторную – одновременно килевую и бортовую. Он только ерзал по палубе кубрика, съезжая на пятой точке вперед-назад, вправо-влево, и при этом поглядывал, улыбаясь, на своего серо-зеленого повелителя. 
После небольшого курса дрессировки, Ихти веселил команду: стоя на задних лапах и молотя передними, показывал, как матрос просится у старшины на берег. Или же, упав на спину, изображал подвыпившего баталера. Но особенно хорошо удавался ему вокал. Когда горнист играл протяжную и печальную мелодию «Повестки», Ихти начинал подпевать ему, выводя заунывные почти волчьи хрипловатые рулады. 
Через месяц вернулся из отпуска командир крейсера. Новость, что личный состав пополнился еще одним моряком, четвероногим и хвостатым его совсем не обрадовала. Оказалось, что командир кинофоб, то есть не любит собак, но зато обожает кошек. 
— Собаку списать на берег! – Распорядился он. – У нас флагманский корабль флота! У нас тут высокие гости бывают, мало ли что, облает кого ненароком, конфуз будет.
— Да, он голос только по команде подает. – Защищал любимца старпом.
— Ну, еще хуже – укусит кого. – Нагнетал страсти кинофоб.
— Добрее твари я еще не видел!
Но командир дал понять, что дальнейший торг не уместен: 
— Убрать! Завтра же с первым плавсредством.
— Есть, убрать.

На другой день произошло два знаменательных события: утром на белом катере прибыла комиссия во главе с флагманским врачом Северного флота проверять, как обстоят дела с дератизаций корабля, проще говоря, понять, как далеко продвинулось командование и медслужба крейсера в деле борьбы с крысами. Дела, надо сказать, обстояли плохи. Крысы плодились и бесчинствовали как никогда. Видимо, шло какое-то влияние из космоса. Ну, и комиссия тоже сотворила свое вливание, составив грозный акт проверки. Из него следовало, что дератизация была совершенно запущена, не ведется ни учет поголовья крыс, ни систематическая борьба, что приводит к ухудшению санитарного состояния корабля, а также к всевозможным техническим отказам из-за прогрызания изоляции кабельных трасс. Напрасно командир пытался изменить превратное мнение о корабле, показывая призы за артиллерийскую стрельбу и спортивные кубки. Но генерал медицинской службы стоял на своем: нельзя превращать крейсер в плавучий крысятник.
— Только на затонувших кораблях не бывает крыс. – Парировал командир, но и этот аргумент не был принят.
Второе знаменательное событие произошло в то же утро: Ихти принес своему хозяину старшему матросу Цезаренко придушенную им крысу и положил ее на прикоечный коврик. Цезаренко никогда не слышал, чтобы собаки ловили крыс, разве что какие-нибудь особо пронырливые такси или терьеры. Пораженный до глубины души, он доложил о боевом успехе своего питомца главному боцман. Боцман не поверил, пока не нашел на крысиной тушке следы собачьих зубов. Безмерно удивленный он доложил о происшествии старпому. И вот тут-то капитан 2 ранга Луноходов под финал полемики о кораблях и крысах сообщил новость:
— А у нас корабельный пес сегодня крысу поймал. Не собака, а настоящая мангуста!
Медицинский генерал радостно встрепенулся:
— Вот видите! Можете, когда хотите!
И Ихтиандр навсегда остался на крейсере.

Философское косноязычие. Космоязычие. 

1. «Никогда этого не бывало, и вот опять!»  
2. «Народ пожил — и будет!» 
3. «Надо же думать, что понимать». 
4. «У кого руки чешутся — чешите в другом месте!» 
5. «Вас там туда…» 
6. «Вечно у нас в России стоит не то, что нужно». 
7. «Мы до сих пор пытаемся доить тех, кто и так лежит». 
8. «Мы выполнили все пункты: от А до Б». 
9. «Некоторые принципы, которые раньше были принципиальны, на самом деле были непринципиальны.» 
10. «Вообще-то успехов немного. Но главное: есть правительство». 
11. «Есть еще время сохранить лицо. Потом придется сохранять другие части тела»… 
12. «Красивых женщин я успеваю только заметить. И ничего больше». 
13. «Правительство — это не тот орган, где, как многие думают, можно только языком». 
14. «Надо всем лечь на это и получить то, что мы должны иметь». 
15. «Вино нам нужно для здоровья. А здоровье нам нужно, чтобы пить водку». 
16. «Кто говорит, что правительство сидит на мешке с деньгами? Мы мужики и знаем, на чем сидим». 
17. … «Мы помним, когда масло было вредно. Только сказали — масла не стало. Потом яйца нажали так, что их тоже не стало». 
18. Много говорить не буду, а то опять чего-нибудь скажу». 
19. Мы так жить будем, что наши внуки нам завидовать будут. «Белорусский народ будет жить трудно, но не долго» (Лукашенко) 
20. Впервые за многие годы отмечено сокращение сброса поголовья скота. 
21. В харизме надо родиться. 
22. Будем отстаивать это, чтобы этого не допустить. 
23. А кто попытается мешать — о них знаем мы в лицо! Правда там не назовёшь это лицом! 
24. Всю теорию коммунизма придумали два еврея. Я Маркса с Энгельсом имел… 
25. Eсли бы я всё назвал, чем я располагаю, да вы бы рыдали здесь! 
26. Здесь вам не тут! 
27. И знаю опять, как можно. А зачастую, и как нужно. 
28. И с кого спросить, я вас спрашиваю? Эти там, те тут, а тех до сих пор никто ни разу… 
29. К сожалению, мертвыми душами выглядят некоторые наши коллективные члены.
30. Как кто-то сказал, аппетит приходит во время беды… 
31. Какую бы общественную организацию мы ни создавали получается КПСС. 
32. Клинтона целый год долбали за его Монику. У нас таких через одного. Мы ещё им поаплодируем. Но другое дело Конституция. Написано: нельзя к Монике ходить — не ходи! А пошел — отвечай. Если не умеешь. И мы м! доживём. Я имею в виду Конституцию. 
33. Когда моя наша страна в таком состоянии, я буду все делать, я буду все говорить! 
34. Когда я знаю, что это поможет, я не буду держать за спиной! 
35. Когда трудно, мы всегда протянем. То что надо. 
36. Курс у нас один — правильный. 
37. Много денег у народа в чулках или носках. Я не знаю, где — зависит от количества. 
38. Моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа. 
39. Мы будем проводить иностранную политику иностранными руками.
40. Мы надеемся, что у нас не будет запоров на границе. 
41. Мы продолжаем то, что мы уже много наделали. 
42. На любом языке я умею говорить со всеми, но этим инструментом я стараюсь не пользоваться. 
43. На ноги встанем, на другое ляжем. 
44. Нам никто не мешает перевыполнять наши законы. 
45. Но мы подсчитаем, и тогда все узнают. И мы в первую очередь. А если кто слишком умный, пусть сам считает, а мы потом проверим. И доложим, куда попало. 
46. Раньше полстраны работало, а пол не работало. А теперь всё наоборот.
47. Россия со временем должна стать еврочленом. 
48. Сейчас там что-то много стало таких желающих все что-то возбуждать. Все у них возбуждается там. Вдруг тоже проснулись. И возбудились. Пусть возбуждаются. 
49. Секс это тоже форма движения. 
50. Страна не знает, что ест правительство. 
51. У меня к русскому языку вопросов нет. 
52. У меня приблизительно два сына. 
53. Учителя и врачи хотят есть практически каждый день! 
54. Это не тот орган, который готов к любви. 
55. Этот призрак бродит где-то там в Европе, а у нас почему-то останавливается. Хватит нам бродячих. 
56. Я бы не стал увязывать эти вопросы так перпендикулярно. 
57. Я господина Буша-младшего лично не знаю, но вот с отцом его, господином Бушем-старшим я знаком и жену его Буш-старшую тоже. 
58. Я готов и буду объединяться. И со всеми. Нельзя, извините за выражение, все время врастопырку. 
59. Я не тот человек, который живет удовлетворениями.
60. Говорю безо всяких — спад экономики ещё не полностью пошёл на подъём.
61. Хотели как лучше, а получилось как всегда.

«Товарищ мичман, ваше приказание выполнено!»

«А я вам ничего и не приказывал»

«А мы ничего и не делали».

Этот свой любимый анекдот старпом капитан-лейтенант Кровопусков повторял всякий раз, когда садился за стол в кают-компании, и на пятом месяце плавания он уже не только не вызывал улыбку, но и порождал тихую шипящую ярость. Однако никто не имел права делать замечание старпому, первенствующему согласно Корабельному уставу лицу в кают-компании. Даже просить его было неразумно, мол, Семен Семенович, нельзя ли что-нибудь другое вспомнить? Старпом на все сто оправдывал свою красноречивую фамилию – Кровопусков, и чего тут еще непонятно? Поначалу, пытались разыграть анекдот в лицах и даже придумывали продолжение словам мичмана: «А я вам ничего не приказывал». «А мы ничего и не делали» — «Отставить!» или «Так держать!» Словом, говорить было не о чем, и отупляющая рутина бесконечного подводного плавания дошла до предела. И тут…

И тут подводная лодка зашла с деловым визитом в Александрию – подремонтироваться и пополнить запасы «свежестей». Местный шипчандлер (поставщик продуктов) постарался на славу – египтяне уважали русских подводников – и едва не завалил лодку местным картофелем в сетчатых мешках, апельсинами, бараньими полутушами, продолговатыми египетскими арбузами, и в несметном количестве куриными яйцами. Упаковки с куриными яйцами рассовали по укромным местам, чтобы не раздавить их в лодочной тесноте, и после трехмесячного кормления омлетов из яичного порошка, надоевших до рвотных судорог даже кокам, на столах обеих кают-компаний, офицерской и мичманской, а также на матросских «баках» появились аппетитные глазуньи. Через месяц подводная лодка вышла в море, заняла позицию в районе острова Пантеллерия, и тут по отсекам пополз мерзкий запах тухлых яиц. Сначала думали, что это сероводород, который выделяется из грунта в районе острова. Но потом быстро выяснилось, что свежие яйца, которыми столь щедро наделил подводников александрийский шипчандлер, в жаркой и влажной атмосфере отсеков стали портиться. Картонные упаковки извлекали из самых укромных мест – из-за кабельных трасс, контакторных коробок, из промежутков между агрегатами, из аварийных бачков (и даже – кто-то же догадался засунуть «куриные фрукты» в распредщит ) Все эти «излишки» упаковывали в пластиковые мешки, а потом топили на ночных всплытиях в море. Напрасно помощник командира он же начальник службы «С» — снабжения, уверял всех, что в Китае это высший деликатес, и протухшие яйца именуют там «ароматическими», и чем чернее белок, тем они считаются вкуснее. Но китайцев в экипаже не было. И никто не отважился их попробовать. Да и доктор наложил свой авторитетный запрет на «ароматические яйца»: «Кто хоть одно съест, из гальюна у меня вылезать не будет!»

А запах деликатесов крепчал и вентиляция на ночных всплытиях не справлялась со зловонием, чья стойкость была выше, чем у французских духов «Лориган Коти». 
Почему-то в штурманской рубке ничем не выветриваемое «амбре» стояло дольше, чем где бы то ни было. И штурман старший лейтенант Петр Насекин вел прокладку, зажимая нос, сначала пальцами, а потом бельевой прищепкой. Он даже разбрызгивал в рубке одеколон «Саша», но и отечественный парфюм, прозванный в обиходе «кавалерийскими духами», которыми только лошадей душить, оказался бессилен против отвратительнейшего запаха. 
И тут…

И тут старший лейтенант Насекин услышал странный звук, который доносился из-под прокладочного стола. Он заглянул туда и обомлел. Глазам не поверил! В яичной коробке, забытой между прокладочным столом и кожухом эхолота, копошилось и попискивало живое существо – цыпленок!
Это сенсация облетела все отсеки, каюты, трюмы, выгородки, аккумуляторные ямы, рубки, обе кают-компании и камбуз. Свободные от вахт потянулись в штурманскую рубку поглядеть на чудо. Насекин сделал из ваты нечто гнезда, поместил его под настольной лампой и принимал поздравления. Делегаты из отсеков предстояли перед гнездом как волхвы у Вифлеемской колыбели. Птенец вывелся хилый, на ногах не стоял, лежал, откинув головку, покрытую редким пухом.
— На цыпленка-табака не тянет пока. – Заключил старпом Кровопусков почему-то в рифму. – Но если откормить…
— Не жилец. – Заключил доктор.
— Дохлячок. – Согласился механик. – А какого он пола, док?
Доктор осмотрел цыпленка и неуверенно заключил: 
— Похоже, девочка. Курочка…
— Вот и хорошо! – Обрадовался помощник. – Яйца свежие будет нести!
Но свежих яиц на лодке так и не дождались…
Забегая вперед, надо сказать, что медицинский авторитет доктора весьма пошатнулся, после того, как у «курочки» стали отрастать «золотой гребешок» и «шелкова бородушка».
— Я ж не ветеринар! – Защищал свое реноме доктор, но безуспешно. Цыпленка из Рябы перенарекли в Петушонка, или попросту в Петю, а доктора за глаза стали звать Ветеринаром. Предлагали занести его в книгу рекордов Гиннеса, как единственный в мире случай рождения петуха под водой. Но штурман, как штатный корабельный историограф, уже записал этот факт в «Исторический журнал ПЛ Б-444».
Не куриное это дело – рождаться под водой. Цыпленок был слаб и едва держался на ногах. Перья росли плохо. Мотористы пошили цыпленку «для сугрева», крохотную тельняшку, и надели ее, просунув в проймы хилые крылышки. Тельняшечка пришлась в пору. 
Петя падал в обморок при проверке прочного корпуса на герметичность, когда в отсеках повышалось давление, и при всплытии, когда стравливали избыточное давление. С тех пор, как на лодке появился новый член экипажа, старпом уже не рассказывал свой любимый анекдот про мичмана, а все разговоры в кают-компании вились только о штурманенке Пете. Это было весьма к стати: на фоне резко обострившейся международной обстановки подводная лодка получила приказ на применение обычного оружия по любой цели, которая появится в позиционном районе. Настроение у всех было, мягко говоря, невеселое, мрачноватое, а тут – трогательное существо из другого полузабытого мира… Пете было позволено разгуливать по накрытому столу и склевывать крошки между тарелками и прочей посудой. Этот пушистый комочек живой плоти снимал напряжение, вызывал улыбки.
— Надо бы документ на него оформить. – Сказал командир. – Как ни как – член экипажа. Согласно Корабельному Уставу необходимо назначить лицо, ответственное за содержание животного.
— Уже назначен, товарищ командир! – Доложил старпом. – Старший лейтенант Насекин. Кто дитёнка произвел, тот пусть его и пестует. 
— Логично. Тогда надо выписать на него военный билет…
И все стали шумно обсуждать параметры новобранца. А штурман заносил их в казенный блокнот – «Записную книжку офицера».
— Имя? – вопрошал старпом. И лейтенанты, которым эта затея очень понравилась, отвечали почти хором:
— Петр! Петя! А как еще? Конечно, Петр!
— Отчество?
— Петрович! Насекин Петр. Он высидел, значит, Петрович.
Так и записали – Петр Петрович. Насекин не возражал.
— Фамилия?
Тут начался разнобой. Одни предлагали – Петухов, другие Курицын, третьи – Моряков. А минер предложил — Орлов. Командиру это понравилось, и он утвердил: Петр Петрович Орлов.
— Пол?
— Мужской.
— Национальность? Русский?
— Пиши – египтянин.
— Место рождения?
Тут вышел спор: одни предлагали – Александрия, по месту происхождения яйца, другие – второй отсек подводной лодки Б-444. В конце концов, командир принял соломоново решение:
— Штурман, пиши: «шапка», «добро» — широта и долгота точки, в которой ты его заметил.
Вписали широту и долготу, добавив «Средиземное море». 
— Звание?
— Младший лейтенант.
— Неправильно. – Возразил доктор. – Пусть сначала в рядовых матросах походит.
— Нет-нет, — запротестовал связист. – Все петухи от рождения командиры. Поэтому пусть будет младшим лейтенантом.
— Резонно. – Согласился командир подводной лодки.
— Должность?
— Начальник службы времени. – Сходу предложил Насекин. – По петухам время определяют.
Но тут возник жаркий спор, когда стали решать в какую боевую часть или в какую службу зачислить Петра Петровича Орлова. Насекин, разумеется, настаивал на БЧ-1, на штурманской боевой части. Но помощник, начальник службы «С» — снабжения, заявил, что яйца были доставлены на лодку именно его службой, поэтому и место ему – поближе к камбузу.
— Да вы его там сожрете ненароком. – Наседал на помощника минер. – Я бы его в БЧ-5 зачислил, к мотористам или трюмным. 
— Почему? – удивились все.
— Да потому что механик на женский пол налетает как петух. И топчет их, топчет… Два сапога – пара.
Механик обиделся:
— Я еще ни одну женщину не затоптал. 
— Стоп базар! – Распорядился старпом Кровопусков, он же начальник службы «Х» — химической. – Орлова зачисляем в службу «Х». Он как газоанализатор работает: содержание кислорода в воздухе падает – он тоже падает, на бок и клювик разевает. Значит, всплывать пора или регенерацию включать.
Спорить с Кровопусковым никто не стал. Петра Петровича Орлова зачислили в службу «Х» с исполнением обязанностей начальника службы времени в БЧ-1.
И тут, словно откликаясь на свое назначение, Петя поднял головку и попытался заголосить. Вышло пискляво, сипло, совсем негромко. Но все же вышло! Восхищенное застолье, словно новгородское вече, сразу же повысило Орлово в чине:
— Лейтенант! Настоящий лейтенант! – Смеялся командир. – Все знает, но ничего не умеет. Но главное — все же пытается. 
Через день особую готовность лодки к бою с применением обычного оружия отменили. И едва командир сообщил об этом личному составу, как Петр Орлов поднялся на цыпочки, вытянулся, вскинул головку и громко прокукарекал, приведя всех в восторг. Командир даже подставил ему микрофон «каштана» — межотсечной связи. И петушок еще раз исполнил свое соло, прозвучавшее всем на радость с первого по седьмой отсекам. За этот подвиг он был произведен в «старшие лейтенанты». А когда, разгуливая по столу, Петя склевал бежавшего по скатерти таракана, единодушно, без воздержавшихся обрел звание «капитан-лейтенанта».
— Не фига себе карьера! – Искренне позавидовал Петру Петровичу помощник командира, который уже два месяца «перехаживал» в старших лейтенантах.
   Шел шестой месяц «автономки». Петр Петрович взматерел, покрылся рыже-огненными перьями. И теперь в кают-компании обсуждали вопрос, как и чем, обозначить его принадлежность к ВМФ. 
— Гребень у него слишком красный. Не по-флотски это. Да и форма одежды рыжая. – Рассуждал помощник. – Был бы он в черном оперении, тогда сразу видно – мореман. Наш петух, черный.
— Ну, гребень ему можно перекрасить, — предложил механик, — в синий или голубой цвет.
— Не надо нам голубых петухов! – Возмутился штурман.
— Ну, тогда гребень ему надо кузбасслаком зачернить. – Стоял на своем помощник.
— Лучше ты себе язык зачерни, Федя! – Посоветовал старпом. – Пусть остается как есть. А гребень – это у него, как гюйс. 
— Точно! – Обрадовался штурман. – Или как сигнальный флаг «Наш».
Красный флаг «Н» в таблице сигнального свода означал «Веду огонь» или «Гружу боезапас».
Так и порешили: оставить форму одежды Петра Петровича Орлова без изменений, а гребень и бороду числить гюйсом, что вполне соответствовало корабельному рангу Б-444.

Надо заметить, что штурман Насекин с большим терпением переносил все насмешки и подковырки, которые порой выпадали на его долю. Так командир, гневаясь на какой-либо промах в БЧ-1, мог сказануть: «Развели, понимаешь, курятник в штурманской рубке!» или того хуже «вам бы только цыплят высиживать, товарищ Насекин, а не место по счислению определять!». Ну, и, конечно же, Насекин за глаза давно величался «Наседкиным». Но штурман стоически переносил весь этот морально-психологический прессинг. 
Нелегко приходилось и доктору. Его все время пытались вывести на ученую беседу по вопросам птицеводства: а как, а что, а что если…
— А если Петр Петрович встретит наших русских кур, как он себя поведет?
— Точно так же мех, как и ты, если бы ты встретил египетских кур.
— Дур. – Уточнил старпом.
— А если мы ему в Тунисе курочку купим, он на нее среагирует? 
— Ну, это смотря, сколько еще «автономка» продлится… — Философски отвечал док.
 — А где петухи свое естество прячут? – проявлял интерес к птичьей анатомии минер.
— Там же, где и ты. – Ответствовал единственный на лодке человек с высшим биологическим образованием. 
Старший лейтенант Насекин вывесил в штурманской рубке «График звукового оповещения времени. Ответственный капитан-лейтенант П.П. Орлов». И вот что выяснилось: петух голосил по распорядку боевых смен, начиная ровно в полночь, когда на вахту заступала первая смена, и заканчивал кукарекать под утро, когда заступала третья смена. Старпом расписался на Графике: «Утверждаю».

***  
Однажды, когда подводная лодка стояла на якоре в виду острова Кипр, штурман вынес петуха на носовую надстройку подышать свежим воздухом вместе с прочими членами экипажа. Петух ошалело моргал, оглядывая весь этот новый для себя немыслимый голубой простор. И чтобы он случайно не сиганул за борт на радость акулам, штурман пристроил его на головке зенитного перископа. Петр Орлов сидел на ней, как на нашесте, поглядывая по сторонам. И вдруг из боевой рубки послышался возглас вахтенного офицера: 
— Поднимается зенитный перископ!
И в ту же минуту ствол зенитного перископа пошел вверх вместе с сидящим на его головке петухом. Петр Петрович оказался не из робкого десятка. Он с достоинством перенес свое неожиданное возвышение, а оказавшись на должной высоте, вдруг загорланил на весь рейд – то ли от восторга, то ли по петушиному долгу:
— Куу-Кааа-Реее-Ку-уууу…
А потом расправил крылья, захлопал ими и …полетел, точнее, слетел, метко спикировав на палубу носовой надстройки, и приземлился между загоравшим на расстеленном мате боцманом и принимавшим воздушные ванны доктором. Оба заполошно вскочили. Все вокруг ахнули и загомонили:
— А говорят, курица не птица!
— Пилот первого класса!
— Орел! Настоящий морской орел!
На ужине кают-компания присвоила Петру Петровичу Орлову внеочередное воинское звание «капитан 3 ранга». Однако на этом карьерный рост «египтянина» не остановился. ..
Жил он там, где и родился – в штурманской рубке под прокладочным столом в «шхере», куда ему втиснули картонную коробку из-под галет. Хотя душа его, наверное, просилась куда-нибудь повыше. Но найти насест ему так и не смогли.
Однажды на ночном всплытии, когда Насекин «брал звезду» на мостике, вахтенный механик услышал странный шум из штурманской рубки. Он заглянул и увидел смертельные поединок крысы и петуха. Механик швырнул в крысу подвернувшуюся под руку «мартышку», стальной ключ, для открывания закисших вентилей, и прогнал длиннохвостую тварь. Позже он уверял всех, что сам видел, как Петюня клюнул крысу прямо в глаз, и та убежала. Правда, крыса успела его изрядно потрепать и перекусила крыло. Крыло доктор поставил на место и прибинтовал его к телу, чтобы побыстрее срослось. А Петру Петровичу Орлову было досрочно – за боевые заслуги – присвоено звание «капитан 2 ранга».
— Этак он меня скоро обойдет. – Запереживал командир. – Будет старшим на борту, приказания начнет отдавать… Никаких больше повышений в звании не будет. Только благодарности с занесением в учетную карточку. А за особо выдающиеся заслуги будет поощрен титулом «граф». Граф Орлов. Звучит!
Так сказал командир.
А пока новоиспеченный «кавторанг» совершал ежедневный обход отсеков на руках замполита. Зам открыл новую форму политработы – носил петуха по отсекам, повышая «полиморсос» – (политико-моральное состояние) личного состава, а главное – поднимая настроение. Старшины и матросы радостно приветствовали Петра Петровича, улыбались, и, вспоминая родные хаты, отходили душой.

***
Все однажды кончается, закончилась и «автономка»…
Судьба отважного петуха весьма спорна. Одни судачили, что до него все-таки добралась крыса и он пал смертью храбрых, другие утверждали, что штурман, получил назначение на атомную подводную лодку и забрал «капитана 2 ранга Орлова» с собой, и тот там тоже отличился и даже стал «капитаном 1 ранга». Злые языки намекали насчет того, что птицу сдали в подсобное хозяйство эскадры, и там сварили «щи из старого петуха». Но таким злопыхателям сразу же давали отпор. По самым достоверным сведениям, штурман Насекин в очередной отпуск захватил Петра Петровича с собой, отвез в тамбовскую деревню к родителям, где «граф Орлов» успешно возглавил тамошний курятник, разбив всех кур на три боевые смены, и вроде бы плавал в пруду не хуже селезня.

P.S.  Подобный случай описан А. Новиковым-Прибоем на эскадренном броненосце «Ослябя». Там тоже в условиях тропической жары проклюнулся из яйца цыпленок. «… Цыпленка пришлось снести на бак. Здесь скопились сотни людей. Шире раздвинулся круг, чтобы всем был виден новорожденный, слабо бегающий по деревянному настилу палубы. Он казался нам необыкновенно привлекательным, этот живой шафрановый одуванчик с нежно-розовым клювом, с черными маленькими как бисер, глазками, наивно смотревшими на нас… При взгляде на цыпленка просветлялись самые мрачные лица. Возбужденные, мы радовались, как дети, словно нам объявили об окончании войны».

«Мы выполнили все пункты: от А до Б».

В. Черномырдин.

Ждали очередную комиссию из Москвы. И надо было «подбить» документацию подводной лодки, то есть привести ее в порядок…
Вот и сидел мой друг старпом Жора Баутин в кают-компании и, обложившись всякими документами – сброшюрованными и нет, переплетенными и нет, на скрепках и россыпью, и диктовал «машинистке», старшине-секретчику, который довольно сноровисто долбил клавиатуру двумя указательными пальцами с грубо подстриженными ногтями. 

Приказ об объявлении астрономического расчета в составе двух пар наблюдателей. Группа записи…
Приказ об объявлении мест имитации пожара и задымления…
Приказ о назначении ответственного за ведение учета контроля приборов со ртутью…
Приказ о назначении партии по спасению и уничтожению секретных документов…
Приказ о допуске к записи шумов на магнитофоне.
Приказ о заместительстве офицерского состава на корабле в бою
Приказ об определении нештатного маскировщика корабля.
Приказ о назначении ответственных лиц за хранение посуды
Приказ об объявлении старшинства офицеров на подводной лодке. (Самый младший офицер на ПЛ – командир торпедной группы. Над ним – командир рулевой группы
Приказ о назначении ответственного лица за хранение спирта на корабле и ответственном за получение спирта.
Приказ о назначении ответственного лица за содержание сейфов.
Приказ об объявлении состава комиссии по обследованию корпуса.
Приказ о…

Всего 124 служебных журнала и книг

Если бы пиратов обязали документировать свои действия, пиратство выродилось бы на корню… Представляю себе писаря капитана Флинта, который подбивает документацию на своей бригантине:

Приказ об объявлении состава абордажной команды…
Приказ о назначении ответственного лица за хранение рома…
Приказ о назначении партии по спасению «сундука мертвеца»…
График-календарь выдачи «черных меток»…
Приказ о правилах вздергивания на рее…
Приказ о назначении ответственного за содержание попугаев и порядке выдачи их при выходе в город…

Перечень слов и выражений для судовых попугаев…

Приказ с объявлением партии по запрятыванию сокровищ…
Приказ о…

Всего двадцать два сундука, набитых инструкциями, наставлениями, извещениями, приказами…

А бывал ли Ленин на крейсере «Аврора»? Историки сомневаются: мол, залпом «Авроры» вождь руководил удаленно — из Смольного. А я не сомневаюсь: бывал! Ленин на «Авроре» бывал. Сам видел… Поскольку, сам там бывал вместе с Ильичем. И это не записки пациента с Потешной улицы. Это реальная история, с реальными именами, отчествами и фамилиями.

***
 Дело было под самый Новый год, одного из тех 90-х лет, которые однозначно заслужили определение «лихие». Тут можно добавить череду других эпитетов, и среди них будет уместным слово — «фантасмагорические»… Иногда мне кажется, что вся эта история примерещилась в бреду лихого времени. Но ведь знаю и знаю точно, что все это было на самом деле!
  Еду из Москвы в Питер на один предновогодний день, еду с расчетом успеть вернуться к 31 декабря к праздничному столу. Сапсанов еще не было, поэтому спешу на ночной экспресс, поезд фирменный и уходит почти в полночь. А в полночь, как известно, всякое случается. Оно и случилось. В почти пустом вагоне метро напротив меня сидел пассажир – в черном пальто, в черной кепке, рыжая бородка, рыжие усы, черный галстук и красный революционный бант. Ленин! Да, это был один из тех «близнецов», которые призывают гостей столицы сфотографироваться вместе за определенную мзду. Возможно, я даже не раз видел его на Красной площади в компании с «императором Николаем Вторым» и «генералиссимусом Сталиным». Возможно, именно в этой компании Ильич слегка и набрался, потому что сидел под легким шафе в распахнутом кашне… И дернуло же меня пошутить:
— Владимир Ильич, а ведь в Питере вас уже броневичок дожидается. Выступать пора. Едем?
— Едем! – Охотно согласился двойник вождя и тут же выступил:
— Это что за большевик
Лезет там на броневик.
Кепку он в кармане носит,
Букву «р» не произносит…
Он выдержал мхатовскую паузу, а потом сообщил:
Кто скорее даст ответ,
Тот получит двадцать лет!
Вышел ряженый Владимир Ильич вместе со мной, слегка покачиваясь, и пошли мы, мило беседуя, на Ленинградский вокзал. Я думал, он меня до вагона проводит и вернется в метро. Возможно, так бы оно и было, но тут начальник поезда… Впрочем, тут необходимо пояснение. Начальником этого фирменного поезда был бывший мичман-секретчик с подводной лодки нашей эскадры Вася Лошадко. И именно поэтому, и именно на этом поезде у меня, как у пассажира был режим наибольшего благоприятствия. Если я не успевал взять билет, или билетов не было на нужное число, Василий помещал меня в довольно просторное служебное купе и благополучно доставлял в город на Неве. В этот раз билет у меня был, но… Но увидев сопровождавшего меня «Ильича» Лошадко пришел в неописуемый восторг. И вовсе не потому, что оценил необыкновенное портретное сходство моего спутника с вождем международного пролетариата, а потому что узнал в нем своего сослуживца по подводной лодке, бывшего трюмного старшину Ульянова. И он увлек нас обоих в служебное купе, и официантка из вагона-ресторана быстро накрыла «поляну», и понеслись воспоминания под стук вагонных колес, а вместе с ними и мы – в морскую град-столицу. Под коньячок «Вождь» поведал нам историю своей службы на полярнинском подплаве, куда он прибыл из ленинградской «учебки».
       Первым сходство нового матроса с Ильичом заметил, как, впрочем, ему и положено по должности, замполит по прозвищу Кворум. В концерте художественной самодеятельности, который музыкально одаренные подводники давали по случаю очередной годовщины Октября, матрос Ульянов вышел на сцену почти без грима (бородка и усы, сделанные из крашеной йодом пакли, не в счет). Вышел и прочитал стихи Маяковского про Ленина:
«Эра эта проходила в двери, даже головой не задевая о косяк».
Бурные и продолжительные аплодисменты. Все встают.
Работа актера-любителя была замечена и отмечена в приказе командира. И очень скоро матроса Ульянова пригласили в сводную труппу эскадренной художественной самодеятельности. Политически правильного самородка сопровождал на престижный концерт капитан-лейтенант Кворум. Он все пытался приспособить стихи Маяковского под натуру подплава, и даже переделал классика на лодочный лад: «Эра эта проходила в межпереборочные двери, даже головой не задевая о подволок». Получалось, хотя и точно, но коряво. И Кворум чуть голову не сломал, перебирая различные корабельные термины: «Эра эта пролезала в люки, головой не задевая о рычаг».
«Какой еще рычаг?!» — вопрошал режиссер концерта. «О рычаг кремальеры. – Пояснял зам. – Обычно все новички бьются лбом о рычаг кремальерного запора». «Нельзя Ленина равнять с какими-то салагами!» — Резонно возражал режиссер, заочник института культуры. «Пусть читает, как есть!» Но матроса уже запутали разными вариантами, и со сцены он прокричал в зал так:
«Эра эта пролезала в люки, даже головой не задевая о косяк». Несмотря на косяк, выступление имело успех, и матроса Ульянова пригласили на отчетно-зачетный концерт художественной самодеятельности всего Северного флота и его стали готовить к отъезду в город Североморск. Ульянов получил новенькую «фланку», фланелевую рубаху первого срока, новенькие ботинки, в которых щеголяли только «годки» и много чего нового, прямо с иголочки чистого и отглаженного. Встал вопрос, де негоже двойнику великого вождя ходить в погончиках рядового матроса. Кворум предложил присвоить ему звание старшины 2 статьи. Подумали-подумали командир с замом, и решили «вторая статья» Ленину как-то не так. Пусть будет старшиной 1-й статьи. А раз так, то и в должности повысили – назначили командиром-дублером отделения трюмных И убыл дважды дублер (вождя и командира отделения трюмных) старшина 1 статьи Ульянов. Убыть-то убыл, а на лодку больше не вернулся. После потрясающего успеха на общефлотском смотре его зачислили в труппу театра Северного флота, и до конца службы старшина 1 статьи Ульянов открывал всевозможные комсомольские и партийные конференции, форумы, митинги и все прочие общественно-политические мероприятия.
Обо всем этом бывший главстаршина (повысили перед увольнением в запас) поведал нам с ностальгической слезой под звон стаканов, наполненных отнюдь не чаем.

    …В Питере мы вышли на перрон. Ильич после ночного бдения с коньяком был довольно хорош, он едва переставлял ноги, привлекая нездоровое внимание прохожих. Что с ним делать? Ведь мы же в ответе за тех, кого напоили да еще увезли в чужой город. И хотя поил его, уже до того выпившего, мичман (запаса) Лошадко, но в нечаянное ночное путешествие вовлек «двойника» я. Стало быть это я, как пионер, в ответе за все. Но что с ним делать? У меня тут дел невпроворот. И все дела пойдут насмарку, если я, как дед Мороз со Снегурочкой, буду являться в присутственных местах рука об руку с Ильичем. Примут за новогодних клоунов. Что делать?
     И тут осенило: отвезу-ка я его на «Аврору»! Там начальник музея наш бывший командир эскадры, контр-адмирал в отставке Лев Давыдович Чернавин. Человек он приветливый и всех, кто имел отношение к 4-й эскадре, всегда радостно привечал. Позвонил ему и получил «добро на вход в гавань». Через полчаса мы подкатили на такси к парадному трапу. Бывший главстаршина не разучился (несмотря на все выпитое) браво взбегать на палубу, и за свой молодецкий подвиг был вскоре вознагражден в каюте начальника музея доброй чаркой китайской водки. Лев Давыдович поставил перед нами трехлитровый штоф подаренный ему не то пекинской, не то пхеньянской делегацией. Штоф был наполнен зеленоватой настойкой под названием «Битва тигра с драконом». Роль тигра исполнял лежащий на дне бутыли заспиртованный тушканчик (а может быть, и суслик), «дракон» безошибочно угадывался в свернутой на манер краковской колбасы змее неизвестной породы. Хозяин каюты, уверяя нас, что это очень полезная для здоровья гремучая змея, разлил гремучую смесь по стаканам. Так мы отметили историческое пребывание «Ленина» на «Авроре», а потом приближение Нового года, а потом, разумеется, глотанули зеленой «змеёвки» за тех, кто в море. А потом вспомнили, что второй тост по традиции надо было бы провозгласить за женщин, и потому четвертый залп назначили вторым, и все-таки соблюли старинной флотский обычай.
      Закуски не было. На закуску пошла змея, которую «Владимир Ильич» с помощью Льва Давыдовича (не Троцкого, а контр-адмирала Чернавина) выудил посредством вилки и циркуля со дна штофа. Осиротевший тигросуслик ждал своего часа, а тем временем «дракон», то бишь змея, якобы гремучая, была порезана, как колбаса — прямо на обложке глянцевого журнала, занесенного в каюту тоже какой-то делегацией. Проспиртованная змеятина вполне годилась для закуси, и даже градус не убивала. Но тут я вовремя вспомнил о неотложных делах, и, не дожидаясь, когда участники исторической встречи перейдут к суслику, то бишь к «тигру», отпросился у Льва Давыдовича на пару часиков. За своего нечаянного товарища, за «Ленина», я был спокоен – он шел верным путем, то есть пребывал в укромном месте и был передоверен в надежные руки.
   Дела потребовали времени несколько больше, чем я ожидал. Но я надеялся, что застолье на «Авроре» идет своим чередом, тем более, что закуски должно было вполне хватить, если черед дойдет до тушканчика (суслика, «тигра»). Но вмешались форс-мажорные обстоятельства. Позвонил Лев Давыдович и сказал, что он должен срочно покинуть борт крейсера, а товарища «Ленина», он переведет через дорогу в ближайший ресторан («Чердак»), посадит за столик и устроит там маленький разлив, то есть возьмет ему кружку пива. На том и договорились. Я успел все сделать и через час отправился на улицу Куйбышева (бывшую Дворянскую), где и находилась точка рандеву. Однако никакого рандеву не произошло. «Ильича» в (на) «Чердаке» не было. Вместо него за столиком мирно пили кофе «Иосиф Виссарионович» и «Лев Давыдович» (не Чернавин).
— Вы «Ленина» тут не видели? – Спросил я бармена. За один такой вопрос меня можно было бы спровадить в ближайшую психушку. Но бармен ничему не удивился.
— Вашего «Ленина» забрала милиция. – Ответил он, бесстрастно протирая бокалы.
— Но за что?
— За то, что устроил драку.
— «Ильич»? Драку?
— Ну, да. Тут двое ряженых пришли «Сталин» с «Троцким», и сказали, что это их территория. Они здесь работают, то есть фотографируются вместе клиентами, а «Ленин» — чужак да еще из Москвы. Вон тот с бородкой – «Троцкий» — велел ему уе…ться отсюда. А «Ленин» не захотел, сказал, что он в Разливе. Те его силой. А он пивной кружкой Троцкого по башке, и что-то про ледоруб кричал. В общем, вызвали милицию, а у «Ленина» документов не оказалось. Вот и увезли в участок.
     Через полчаса я уже вбегал в ближайшее отделение милиции. То, что я попал туда, куда надо, я понял, когда услышал из «обезьянника»:
 Вихри враждебные веют над нами,
Грозные силы нас злобно гнетут…
В бой роковой мы вступили с врагами,
 Нас еще судьбы безвестные ждут…»
Безвестную судьбу своего «Ильича» я выяснял у дежурного по отделению пожилого старшего лейтенанта. Тот упорно называл «Ленина»-москвича «гавриком», и обещал, что этому гаврику светит как минимум пять суток за хулиганство с телесными повреждениями (мелкими). Я объяснял, что конфликт между «вождями», то есть гавриками, вышел по недоразумению, что задержанный – вполне хороший человек, что он служил на Северном флоте главстаршиной, что это я нечаянно привез его из Москвы и теперь готов поручиться за него. Вот мой паспорт.
— С какой целью вы его сюда привезли? – Строго вопросил старший лейтенант. Я задумался: рассказать, как все было на самом деле – не поверит. Да еще и Васе Лошадко нагорит за незаконный провоз пассажира.
— Он очень хотел побывать на «Авроре».
— А оказался в «Чердаке».
«В бой роковой мы вступили с врагами… — Неслось из «обезьянника». — Но мы погибнем гордо и смело…»
— Так получилось. Его в ресторан начальник музея отвел. На заслуженный, так сказать, отдых. Вот честное слово! Контр-адмирал может за него поручиться!
Я набрал номер Чернавина, и Лев Давыдович подтвердил правоту моих слов и тоже поручился за «Ильича». Из уважения к чину адмирала, из любви к флоту, к подводникам дежурный по отделению смиловался и дал мне лист бумаги.
— Пишите объяснительную… Вообще-то я бы вас всех под суд отдал.
— За что?
— За профанацию личности. Есть такая статья в уголовном кодексе. За издевательство над историческим человеком. Вот я, как коммунист, как член КПРФ, я просто оскорблен всеми этими ряжеными вождями. Я бы их всех пересажал, чтоб другим неповадно было! Это же самый настоящий паразитизм – зарабатывать деньги на великих именах.
      Старший лейтенант прочитал мне целую лекцию, и я с ним согласился. Но написать «Объяснительную…» я так и не смог. Ну, кто всерьез прочтет такие строки: «Я, такой-то, привез «Ленина» на «Аврору» из Москвы, поскольку тот никогда не был в Петербурге…» Или «в ресторане «Чердак» гражданин «Троцкий» спровоцировал гражданина «Ленина» на удар пивной кружкой…» Тем не менее, отдав эту беллетристику старшему лейтенанту, я смог вызволить из заточения все еще не протрезвевшего «Вождя». Он вышел из «обезьянника» без красного банта и черного галстука, но в кепке. В прореху разодранной на груди манишки был виден полосатый треугольник тельняшки. Но и он был разорван, да так что была видна наколка: «Все пропьем, но флот не опозорим».
Мы покидали отделение милиции с высоко поднятой головой.
«Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…
       «Ильича», проделавшего трудный путь «Аврора» — «Чердак» — «обезьянник» — я благополучно доставил к штабному вагону фирменного экспресса, где мичман запаса Лошадко удрученно сообщил нам, что принять нас на борт не сможет, так как в поезд сели ревизоры.
     Это был удар под дых! Пришлось покупать билеты в плацкарт обычного поезда. Денег хватило в обрез. Места нам выпали у «параши», то есть на полках-боковушках рядом с туалетом. Явление «Ленина» народу, то есть пассажирам общего вагона, имело шумный успех. К нашему столику пришли мужики из-за соседних перегородок, чтобы поздравлять «Ильича» с наступающим новым годом, а потом и вовсе увели его в глубину вагона, уступив непрестижное место «у параши» на вполне почетное – у «самовара» рядом с купе проводника. По такому случаю проводник принес бесплатный чай и взял у «Ленина» автограф. А потом все принялись фотографироваться в обнимку с «вождем», а потом появилось новогоднее шампанское. И все, кому выпало встречать Новый год под стук вагонных колес, пели хором: «Ленин всегда живой. Ленин всегда с тобой…»
«Всегда…» — думал я, глядя на единение «вождя» с народом.
      В Москву, почти безлюдную по случаю первого дня нового года, мы прибыли утром первого января и уже безо всяких приключений разъехались по домам. На прощанье «Ильич» пожал мне руку:
— Вы верный «ленинец»!

В Полярном ждали шефов из Москвы — артистов и артисток прославленного театра оперетты. Ждать ждали, но времени не теряли. Жизнь в базе шла своим чередом и по суточному плану на подводной лодке Б-641, стоявшей у третьего пирса вторым корпусом с веста, должна была быть прострелка торпедных аппаратов. Дело это не хитрое: загружается в трубу аппарата торпедоболванка, по виду, весу и габаритам как раз с боевую торпеду, а потом выталкивается (простреливается) сжатым воздухом прямо в гавани. Торпедоболванка неподалеку всплывает, ее поднимают и снова в дело… Командир подводной лодки капитан 3 ранга Дождиков стоял на мостике и нетерпеливо ждал, когда с ТТБ – торпедо-технической базы, а (попросту из торпедохранилища) тамошние матросы прикатят тележку с торпедоболванкой. Наконец-то, прикатили! Дождикову очень хотелось успеть на встречу с московскими артистами, и потому торопил всех:
— Не жарьте клопа, грузите болванку!
Стрела автокрана подняла «изделие» в воздух и подала его к торпедопогрузочному люку.
-Ишь ты, — удивился командир, — покрасили! Как новенькая… Первый, загрузили? Приготовиться к прострелке торпедного аппарата номер один. Товьсь!… Пли!
Торпеда вырвалась из трубы аппарата и пошла, пошла, пошла…!
— Ишь ты, — удивился командир, — как настоящая пошла!
И в ту же секунду он понял, что торпеда и в самом деле НАСТОЯЩАЯ, потому что никакая болванка не даст такого хода (она вообще никакого не дает, поскольку лишена двигателя). Она и в самом деле настоящая, потому, что матросы ТТБ только-только приволокли тележку с настоящей торпедоболванкой – потертой, облупленной, некрашеной, какой всегда и был штатный имитатор торпеды. И вот она, зараза, лежит в своем ложементе и немо укоряет за то, что ее не узнали, перепутали, за то, что вместо нее выпустили новейшую самонаводящуюся торпеду. В это не хотелось верить, но это было именно так… Но самое ужасное – в этот момент в боновые ворота Екатерининской гавани входил торпедолов, доставивший из Североморска группу шефов из театра оперетты во главе с народной артисткой… — назовем ее Екатериной, известной на всю страну певицей.
Торпеда же была акустической, она сама наводилась на шум винтов будь то авианосец или торпедолов, и била в корму беспощадно! Триста килограммов морского тротила не оставила бы от торпедолова даже спасательных кругов на воде. Капитан 3 ранга Дождиков похолодел от ужаса, но не надолго. В считанные секунды он вышел на связь по УКВ с торпедоловом и заорал в микрофон:
— Стоп-машина! Немедленно стопорите ход! Стоп-машина!!!
Командир торпедолова старший мичман Волкоедов приказание немедленно выполнил – застопорил движок и лег в дрейф. Но ветер понес небольшой кораблик прямо на плавбазу «Федор Видяев». Тогда торпедолов отдал якорь и застыл посреди гавани.
Командир эскадры адмирал Парамон, вышедший на соседний пирс встречать дорогих гостей, обомлел от всего увиденного. По счастью, взрыва не последовало, но самонаводящаяся акустическая торпеда, затонув посреди гавани, лишила эскадру не только передвигаться по ней, но даже бить зарядку, стоя у пирсов.
— Товарищ командир, а как с гостями-то быть? – Прервал тоскливые раздумья адмирала дежурный «по эскадрону».
«Принесло же их на нашу голову!» — Матюгнулся про себя адмирал, но вслух сказал:
— Гостей снять и переправить на шлюпках!
С плавбазы были спущены три шлюпки, они подошли к торпедолову, приняли артистов оперетты, и матросы-гребцы налегли на весла.
— Боже, как красиво! – Воскликнула народная артистка, озирая водную гладь гавани. – Как это похоже на горное озеро! И чайки порхают!
От умиления она запела во весь свой могучий русский голос:

Мы на лодочке катались,
Золотисто, золотой…
 
Голос был такой звонкий и громкий, что на него вполне могла бы навестись притаившаяся на грунте акустическая торпеда. Адмирал нервно прохаживался по пирсу. Концерт посреди подплава никак не был оговорен в сценарии приема гостей. Конечно, торпеда САЭТ-60м наводится только на шум винтов, но кто же ее знает, что у нее там, в электронной башке? Да еще радиус наведения 800 метров.

Не гребли, а целовались,
Не качай, брат, головой…
 
Гребцы подумали, что их обвиняют в плохой гребле, и прибавили ходу, а адмирал Парамон, тоже принял слова песни на свой счет, и стал держать голову по стойке «смирно».
А с другой шлюпки откликнулись другие голоса:
Из-за острова на стрежень,
На простор морской волны…
Лицо командира эскадры перекосилось, как от зубной боли.
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…

Так с песнями во всю ивановскую, точнее во всю Екатерининскую, «расписные челны» и ошвартовались у торпедопогрузочного пирса. Адмирал картинно расцеловал руки певицы, а та рассыпалась в восторгах:
— Какой вы молодец! Как вы здорово все придумали: эти лодочки, эти гребцы! Так романтично!
— Ну, да… — Криво улыбался Парамон. – Мы старались. Очень вас ждали.

На третьи сутки водолазы подняли злополучную торпеду. Как раз к тому времени, когда торпедолов должен был отвезти московских шефов обратно.
И снова, но на этот раз с палубы торпедолова, народная артистка СССР Екатерина огласила гавань прекрасным меццо-сопрано:
Мы на лодочке катались…
И под эту замечательную песню командир эскадры драл виновника ЧП капитана 3 ранга Дождикова:
— Ну, что, …лядь, покатались на лодочке, золотисто золотой?! Вы там с болванкой целовались, не качай, …лядь головой! А мы тут артистов спасали. Я бы вам и челна Стеньки Разина не доверил.
— Товарищ адмирал, да
 — Да идите вы на стрежень!

Дело было в Северодвинске. Дело было в Северодвинске в ту пору, когда там строили подводные лодки для индийского флота, и там же, в Белом море, обучали индийские экипажи непростому подводному делу. Русские механики передавали свой опыт индийским механикам, русские штурманы – индийским коллегам, ну и соответственно русские командиры учили индийских командиров. В общем, «хинди руси бхай, бхай!»

Русский командир капитан 1 ранга Иванов, широкоплечий крепыш в темно-синем кителе, сидевшем на нем с иголочки, сверкавший знаками командирской доблести – серебряной «лодочкой», белым академическим ромбиком, жетоном «За дальний поход» не на шутку задружил с индийским коллегой коммандером Сингхом, статным черноволосым красавцем в белоснежном тюрбане. Надо сказать, что русским языком Сингх владел, что называется, в части касающейся: он мог лихо отдавать любые лодочные команды вроде «срочное погружение» или «пузырь в нос», «продуть среднюю». В остальных случаях он довольно успешно обходился фразой, которой его научил Иванов – «Нет базара!».

Так однажды в день ВМФ России после общего банкета в ресторанном зале, Иванов, на правах временного холостяка, пригласил Сингха продолжить банкет у себя дома. На что он ответил весьма по-русски: «Нет базара!»

Каноническое число «три», почитаемое также и в Индии, дополнил старпом Иванова капитан 2 ранга Петрушов. Продолжение банкета на троих удалось на славу. Маринованные беломорские миноги под «Белую березку» были особенно хороши. Потом под миноги пошло все, что было у командира в домашнем баре – «Белуга», «Белый доктор» и еще одна водка почти с индийским названием «Веда». Когда же выяснилось, что миног осталась целая банка, а водки совсем никакой не осталось, и даже «шила» не нашлось (Иванов никогда не пил дома спирт) старпом получил приказание спуститься на первый этаж, и там, в магазине «Березка» взять пару бутылок одноименной водки. Петрушов попытался исполнить приказание командира, и даже встал из-за стола, но дальше дело не пошло, то есть Петрушов не пошел к двери, не открыл ее, не спустился в лифте… Сил на все эти сложные манипуляции уже не было. И тогда на выручку друзьям пришел верный товарищ по оружию коммандер Сингх. Он смог выполнить все, что не удалось Петрушову: спустился на первый этаж, вошел в продуктовый магазин «Березка», купил две бутылки «Богатства Сибири» и бутылку шампанского. Он уже собирался проделать обратный путь, но тут его с восторгом узрели две цыганские дамы, которые обомлели и мгновенно влюбились в чернобородого красавца в белоснежном тюрбане. Обе увидели в нем цыганского барона и, как завороженные, двинулись за ним следом. Они благоговейно попросили разрешения сопровождать достопочтенного широ-баро, на что тот ответил с подкупающей простотой – «Нет базара!», и добавил казенно-лодочное — «Пузырь в нос!». Ну, раз базара нет, так и не надо, тем более, что в руках предводителя было три «пузыря» — в нос, или навынос — цыганки двинулись вслед за «раджой», «бароном», а может и капитаном Немо.

Явление коммандера Сингха с шампанским, с бутылками «Сибирского богатства» и двумя молодыми под стать ему черноволосыми дамами в ярких красных платьях – было воистину триумфаторским. Ни у Иванова, ни у Петрушова не было слов ни русских, ни английских, ни индийских, чтобы выразить свой восторг. Они только и смогли изречь — «нет базара!». Базара и не было, было замечательное застолье, с очень остроумными тостами, были пельмени, которые одна из цыганок извлекла из морозилки и замечательно приготовила. А на пельмени легли маринованные миноги и красная икра из литровой стеклянной банки, которую старпом подарил командиру после астраханской рыбалки в отпуске… Все было в тему! И ликование закипело с новой утроенной силой. Цыганки пели и плясали, взметая подолами юбок пыль временно холостяцкого жилища. Сингх сиял, довольный тем, что доставил своим друзьям искреннюю радость жизни.

Неизвестно сколько бы продолжалось это веселье, если бы не сработал классический питейный закон: «нельзя градус понижать». Шампанское после водки, это как удар под дых, и очень скоро все три собрата по оружию мирно прикорнули там, где кто сидел, свесив голову на грудь или уронив ее другу на плечо. Разумеется, дамы весьма скоро покинули своих «уставших кавалеров». Тут, как любил повторять коммандер Сингх – «нет базара!».

     Базар начался тогда, когда «а поутру они проснулись». Первым это сделал, как ему и положено по должности командир подводной лодки капитан 1 ранга Иванов. В его глазах еще мелькали красные цыганские юбки, но никаких цыганок в доме не было, как не было и золотых (а может позолоченных?) наградных часов на левом запястье, полученных от главкома за отличную ракетную стрельбу. На кителе не было ни одного знака – ни серебряной лодочки, ни академического ромбика из чистого серебра, ни латунного жетона «За дальний поход». Командир с ужасом бросился к комоду, выдвинул верхний ящик – слава Богу, кортик лежал на месте! На месте оказалось и удостоверение личности – в левом кармане кителя. У Петрушова с кителя исчезли все знаки отличия. Но кошелек остался на месте, правда, пустой, но он и был пустым с самого начала праздника. А вот коммандер Сингх горестно взвыл, взывая к Шиве, Вишну и прочим индуистским богам: у него с правого запястья исчез нефритовый браслет-амулет со знаком Вишну. Это привело его в невероятное отчаяние – теперь он, лишенный магической защиты, не мог, не имел права выходить в море, подвергая свой экипаж смертельной опасности. Командир Иванов, как и положено командиру, действовал быстро и решительно. Он позвонил земляку-коменданту, а тот изложил криминальную ситуацию начальнику городского отдела милиции… И через полчаса обе цыганки, любительницы морской фалеристики и прочих артефактов были высажены из междугороднего автобуса на городском КПП.

Вернулось все, кроме жетона «За дальний поход». Возможно, он очень импонировал цыганским душам – за дальний поход, это как за дальнее кочевье, за дальний переезд… Вернулись наградные золотые часы от главкома, «лодочки» и академические ромбики, а главное – вернулся нефритовый амулет со знаком Вишну, и теперь коммандер Сингх мог безбоязненно погружаться и в глубины Белого моря, и в глубины Индийского океана.
Этот инцидент еще больше укрепил индо-российскую дружбу. «Хинди руси – бхай, бхай!» Или, короче, «нет базара!»

 Командир атомного ракетного подводного крейсера стратегического назначения Герой Российской федерации капитан 1 ранга Куницын с детства боялся пиявок. Может, потому и в моряки пошел, поскольку пиявки в соленой воде не водятся. А тут после очередной «автономки» лодочный доктор капитан медслужбы Пилилкин (по корабельному прозвищу Пилюлькин) принес в жилой отсек большой стакан с медицинскими пиявками и предложил капитану 1 ранга Куницыну избавиться от хронической головной боли, которая донимала его в дальнем походе.
— Как это избавиться, доктор? Я уже к ней привык. Мигрень – работать лень.
— Вы так мучились, товарищ командир… Давайте попробуем очень действенный способ: Гирудотерапию.
— Трудотерапию?
 — Нет, Гирудотерапию. То есть с помощью лечебных пиявок.
— Их что, есть надо?! – с омерзением посмотрел командир на черных ленточных тварей, извивавшихся в стакане.
— Никак нет. Это они вас будут есть, то есть не есть, конечно, а дурную кровь отсасывать.
От такого предложения доктора командир подводной лодки пришел в ужас.
— Сгинь, сгинь, дуремар болотный! – Заклинал его Куницын.- Сгинь со своей херудо-терапией. А не то, прости Господи, я тебе дурную кровь спущу!
И обескураженный доктор унес большой стакан в свой изолятор.
— Да, — сказал Куницын старпому по боевому применению, — говорили мне, «будь проще, и к тебе потянется народ со стаканом». Но чтоб с таким стаканом?!
— Еще говорят «простота хуже воровства». Но это не про вас, товарищ командир.
— Про меня, про меня! Иначе бы не потянулся ко мне народ со стаканом, полным пиявок. Наверное, я слишком прост. Пора менять стиль командования.
    Короче, капитан 1 ранга Куницын категорически отказался лечиться немедикаментозными, можно сказать, народными средствами. А боцман старший мичман Бесхозных не отказался, поскольку хорошо помнил, как пользовала его деда пиявками родная бабка, и как хорошо они помогали деду от полнокровия и всякой прочей полноты жизни. Особенно после баньки.
    Боцман и попросил доктора поставить ему на шею пару пиявок, а заодно и под лопатками. Доктор с удовольствием проэкспериментировал на нем, и даже завел специальный журнал для наблюдений за динамикой лечения. Поставил. Бесхозных пришел на лодку после новогоднего бодуна, и потому сразу же почувствовал огромное облегчение.
— Кайф!
«Больной Б. в период послепоходовой адаптации, — записал в свой журнал доктор, — после первого же сеанса Гирудотерапиюи, испытал состояние близкое к эйфории».
У боцмана на лодке был друг – мичман-баталер Любодуров. Вот ему-то он и поведал о своих эйфорических ощущениях, и – то ли в шутку, то ли всерьез, посоветовал испытать на себе пиявки в качестве средства, укрепляющего ночную мужскую силу. После длительной «автономки» совет был весьма актуальным. Тем более, что Любодурова накопился давний супружеский долг, И он решился погасить его разом – с помощью проверенного народного средства – пиявок. Обратился к Пилюлькину и капитан медслужбы весьма довольный притоком пациентов, обнадежил баталера в успехе Гирудотерапии. И все было бы хорошо, если бы последнюю минуту доктор не перепутал стакан с пиявками со стаканом спирта. Пиявки, ошпаренные «шилом», сами выскакивали из стакана, так что доктору не оставалось ничего иного, как подхватывать их пинцетом и ставить баталеру на самые разные места. Опьяневшие пиявки рьяно закусывали кровушкой весьма полнокровного мичмана. Тот только поеживался да почесывался.
— Вот сосут, стервы! Вот сосут!
А доктор Пилилкин записывал в свой журнал анамнез баталера и ход терапии. Он готовил серьезную статью для научного медицинского журнала.
Наконец, он снял пиявок, обработал кровавые засосы все тем же универсальным средством – «шилом», и мичман Любодуров отправился домой выполнять свой супружеский долг…
   Утром доктор с нетерпением ждал отважного пациента. На подъем флага мичман Любодуров слегка опоздал. И это было понятно – увлекся выполнением супружеского долга.
— Ну и как? – Нетерпеливо расспрашивал доктор. – Был эффект?
— Эффект был. – Мрачно соглашался баталер, потирая обширную гематому под левым глазом, именуемую в народе «фингал».
— Это что за побочное явление? – Уточнил доктор. – Неужели аллергическая реакция?
— Ага. – Согласился мичман. – Супруга отреагировала… Как осмотрела все мои засосы на шее и в остальных местах, так сразу и среагировала – кулаком в область глаза. Я ей про пиявок стал объяснять, так у нее только один ответ: «Знаю я всех твоих пиявок! Вот я им волосенки-то повыдергиваю!»… Товарищ капитан, вы мне пару пиявок в баночку отловите. Я ей принесу, как вещдоки. А то хоть домой не возвращайся!
И баталер протянул пустую баночку из-под столового хрена «Дядя Ваня». С крышечкой.
Статью в научный журнал «Методы Гирудотерапии в лечении эректильной дисфункции подводников» доктор так и не написал. Зато обрел себе новое прозвище: вместо Пилюлькина стал Пиявкиным.

Афишка перед ДОФом – Домом офицеров флота – извещала: «Сегодня в 16 часов. «Суд офицерской чести». Слушается персональное дело лейтенанта Симакова.
После суда – танцы».

 ***
Общественный прокурор пропагандист политотдела эскадры подводных лодок капитан 3 ранга Фирсов огласил суть дела вкратце:
— В прошлую субботу, хорошо набравшись, лейтенант Симаков вышел из ресторана, закрыл за собой дверь и опечатал ее корабельной печатью. Товарищ Симаков, чем вы можете объяснить свой проступок?
— Виноват. Белый медведь попутал… Смешал водку с шампанским, ну и потерял контроль за своей малой моторикой.
— Во-первых, водка с шампанским это не «белый медведь», а «северное сияние». – Поправил Симакова общественный прокурор. – А во-вторых, нельзя градус понижать. В-третьих, закусывать надо! А в-четвертых, ваша малая моторика причинила ресторану большой ущерб: директор, увидев опечатанную дверь, упал от шока и получил травму в области большого таза. А бухгалтер — гражданка Папильоткина, решив, что дверь опечатали правоохранительные органы, — сожгла всю отчетность за текущий год и скрылась в неизвестном направлении. Тем самым ресторану нанес ущерб на сумму, неизвестную точно, пока не найдется бухгалтер.
Товарищи, какие будут мнения по деянию, совершенному лейтенантом – пока еще – лейтенантом Симаковым?
Встал старпом с подводной лодки, на которой служил Симаков капитан-лейтенант Баутин.
— Лейтенант Симаков поступил правильно! Как настоящий офицер. Чтоб рефлекс себе не ломать. Открыл-закрыл – опечатай!
— Так ведь он это сделал бронзовой печаткой от секретного сейфа!
— Ну и что?! А я свой секретный сейф, печаткой от ветеринарной службы опечатываю. И ничего.
— Лейтенант Симаков нарушил правила секретного делопроизводства!
— Да ни хрена он не нарушал! Из сейфа хоть одна бумага пропала?!
— Ни в каких документах не сказано, чтоб рестораны и секретные сейфы опечатывать одной и той же печатью!
— Во-первых, это не ресторан!
— А что же это?
— Ночной бар «Барракуда». В народе – «Барсук» («Бар сук»)
— Что это меняет?
— А то, что у товарища Симакова сработало подсознание: Ночь. Океан. В Карибском море есть остров Бар… БАР… Ближняя Авиационная Разведка в районе острова Бар. Он себя на боевой службе почувствовал. Вот и опечатал.
— Лучше бы он себя почувствовал достойным членом социалистического общества!
— Позвольте доложить, что лейтенант Симаков во всех смыслах достойный член. Ни одного привода в комендатуру! И карточка взысканий и поощрений совершенно чиста!
 А во-вторых, кто там знает, что он этой печаткой раньше опечатывал? Может, гальюн перед ремонтом или каптерку со шхиперским имуществом.
— Сегодня он ресторан опечатал. Завтра Госбанк. А послезавтра – штаб эскадры. Опечатывать такие объекты имеют право только государственные органы. А Симаков превысил свои полномочия.
— Нельзя превысить того, чего не было. Симаков вообще не имел никаких полномочий, а кроме того он не получил никакой личной выгоды от своего, как вы говорите, «деяния». Более того — вывел на чистую воду хапугу-бухгалтера. Сделал как бы предупреждение администрации бара об улучшении работы заведения. И что же мы видим? Работа резко улучшилась: в баре, наконец, кроме водки, появились и коньяк, и даже ром.
Кто за то, чтобы лейтенанту Симакову объявить благодарность за проявленную активность в деле улучшения обслуживания подводников?!
Поднялся лес рук. Воздержались только члены общественного суда.
Танцы удались на славу. Лучше всех танцевал лейтенант Симаков.