Николай ЧЕРКАШИН
Из записных книжек

СЕВАСТОПОЛЬ ВЕКОВЕЧНЫЙ

Славить Севастополь – что в море воды подливать. Он и так – Славастополь. Святополь. И все же, и все же…

НОЧЬ

Маяки перемигивались с полной луной. Луна над морем. Бог над миром. Луна и уличные фонари разбрасывают тени акаций по белым стенам. Темно-зеленый кипарис прильнул к белой балюстраде.

Белые колоннады, как берцовые кости, вставшие из земли. Черепа куполов. Ночная белизна камней пугает. Сколько смертей за два века? Город-костеница, град на костях. Колонны, обвитые плющом. Бело-зеленое витье. Балконы связаны виноградной лозой со стволом старой акации, словно корабль привязан швартовым к причальной тумбе. Кошки взлезают на балконы по «канатам» виноградных лоз – кошкопроводы.

Меж ночных облаков сияли обрывки созвездий. Глухая ночь. Утихли соседи, троллейбусы и цикады. По ночам на Бол Морской водители троллейбусов влезают на крыши своих машин, и, держась за «рога», рвут грецкие орехи с тротуарных деревьев.

Грибоедов сказал, что самое изумительное зрелище, которое он видел в жизни, это вид на ночной Инкерман.

В вечерней предгрозовой мгле алое солнце – зловещее, как шаровая молния.
В бухте глухо и шумно бухало море.

Море, чуть вспученное под огненным шатром заходящего солнца.

МОРЕ

И море, голубое, как мечта юнги… О, как много наплывает на меня из пустоты морского горизонта!…

Одно из прекраснейших счастий в жизни: врываться в море с разбега.
Это вступление в море. Воссоединение с ним. Слияние с ним. Нажженные ступни блаженно студит прозрачная прохлада морской воды. Вода шипуча и пузыриста, как холодное шампанское. Море смывает все – недосып, раздражение, злобу, сонливость, усталость… Море, как лекарствие, принимаем его не внутри, а наружно, всем телом, окунаясь в элексир… О, эти считанные минуты в году единения с морем…

Вон чей-то отец выносит за руку и за ногу раскоряченного, как краба, мальчишку. И меня когда-то также вытаскивали…

Море разносинее в слепящих переблесках
Ночь у моря. Звезды и цикады. Кажется, что это свиристят мириады звезд, само небо.

Дельфины отдувались как ныряльщики – по-человечьи шумно и протяжно.
Мглистая синева глубины.

Сколько трагедий вписано между бегущими строчками волн.

Море, измятое штормом сверкало и переливалось в крутой мешанине воды и солнца. Волны завивались с изяществом ионических волют. Косые волны накатывали на пляж и вдоль берега проносился бешеный бурун, будто кто-то огромный и невидимый вспарывал воду жезлом. Нептун?

Море меркло вместе с гаснущим небом.
Корабли, облитые жарким блеском.
По древним стенам Константиновского равелина скользит легкая тень яхтенного паруса…

ШТОРМ

Море вздымалось, будто рвалось в небо на своих белоснежных крыльях, но вдруг грузно опадало, чтобы подняться снова и снова…

Натужный шум плещущего моря. Неумолчно, усердно, тяжело бухал и шипел штормовой прибой. На вихревом ветру гибко покачивались кипарисы, вычерчивая острыми верхушками лихие полудуги. Кипарисы качались врасхлест. В окно врывались водяные вздохи ночного прибоя.

Всклоченное, взъятое штормом разгневанное море.
Грани валов в белой окантовке. Что ни волна, то миницунами. Примеряли белые саваны на каменные головы.

Цунамиобразные валы. Они вздымались откуда-то из низких облаков и уверенно грозно катились на скалы. Беснование белых косм на острых скалах.
Белые скалы, белое море. Белопенное море на бело-кремовых скалах.
Водяные рвы и валы. Вскипала разом вся прибойная полоса. Гребни волн опрокидывались и превращались в белопенные гривы. Гневные всплески, яростное бурление.

Ветер больно сечет в лицо каменной крошкой.

ЗНОЙ

Турецкие ветры приносят каленый зной даже сквозь завесу морских испарений.

С полудня жестокий зной затапливает город, он растекается волнами, захлестывает в сень бульваров, обволакивает корабли. Воздух ватный от духоты.

Только в каменных домах досоветской постройки еще можно спастись от этого горячего марева. Море зноя. И только узкая полоска прохлады окаймляла город по абрису бухт. У севастопольского солнца особая разрушительная сила: краска шелушится, брезент белеет, кожа чернеет. Все трескается и расползается. Солнце сжигает землю, превращая ее в сыпучие комья цвета сухого молока.

Здесь от жары деревья сбрасывают кору…

КОРАБЛЬ

Корабельный офицер должен (четко расставлять приоритеты) ясно сознавать, что сначала корабль, а потом дом, сначала море, а потом берег.

ШТИЛЬ

Зеленовато-прозрачное живое стекло моря ослепительно рябило и едва заметно пошевеливалось. Бледно-голубое от перегрева вода августовского моря.

Вода и солнце. Солнечное огнище на голубом просторе.
Зеленое море в белых застругах. Темно-синяя и светло-зеленая чересполосица моря, и силуэты кораблей чуть синее морской дымки.

Море плоское серое скучное. И под водой скучно: песок и медузы, ни камней, ни рыб, ни водорослей. Дождь над морем всегда сладок. Море мутное – кончиков ласт не видно.

ОСЕНЬ В СЕВАСТОПОЛЕ

Первыми облетают каштаны. Жесткая почти жестяная листва громко шуршит под ногами.

Над морем, залитым лунным светом, кружил самолет. Противолодочный. Учебный поиск подводной лодки.

Похолодало. Безветрие. В севастопольских балках стояла сизая мгла печного дыма.

Катальпы на Примбуле роняли свои длинные сухие стручки на асфальт.
В Крыму рай и ад ничем не разделены: перешагнул с адски раскаленной улицы порог кофейни – и вот он прохладный ароматный рай. Кофе с рахат-локумом. Вышел из сада – и вот оно нестерпимое пекло. Здесь ищут не место под солнцем, а место в тени.

Запахи печеных баклажанов и слегка подгоревшего кофе.

Фиолетовая турецкая картошка, чуть крупнее бобов. Сквозь крики петухов призывы муэдзина с городской мечети.

За упавшими наземь фигами охотятся муравьи. Осы атакуют их на ветвях.
Бражники порхали на куцых крылышках над флоксами, посасывая хоботками нектар. Бражник – помесь шмеля и бабочки. Розы в саду были повязаны меж собой сверкающими паутинками. Солнечные лучи резались на них искристо и радужно. Паук был явно эстет. Розы, как подсолнухи, поворачиваются вслед за солнцем. У роз густой малиновый аромат.

Сквозь оглушительное ночное свиристелище цикад едва пробивались крики петухов. Цикады стихают перед вторыми петухами.

Осенний ветер грохотал в сухих ветках и жестяных листьях. С жестяным грохотом свалился на землю большой пожухлый лист.

Турецко-крымское бабье лето – в желтой чадре увядающей листвы.

Светлячки и звезды горели в листьях смоковницы одни и тем же голубовато неземным светом.

От москитов остаются укусы, словно от поцелуев вампиров.
Высоко над красными черепицами покачивались зеленые «яблоки» грецких орехов.

Видно, как солнечные лучи завязываются в виноградинах в зернышки.
Сквозь морскую дымку голубеет белизна севастопольских фортеций.
Белый парус перечеркнул силуэт громадного авианосца. «Адмирал Кузнецов» стоял на якоре против Херсонеса и поднимал свои самолеты в воздух.
Вдруг молния прочертила огненный меандр над руинами древнего города.

ФЕОЛЕНТ

Беломраморная луна. Полная луна. Скалы светятся неземным светом. Камни, будто источены червями. Исчервленные камни. Изъеденные, источенные, иссверленные…

Горы ревниво оберегают подходы к морю, будто евнухи вход в ханский гарем. Не спустишься, не окунешься…

Корявые перекрученные стволы можжевеловых дерев, порой размочаленных в сухие ленты.

Христианство родилось в пекле южного зноя. Неутолимая жажда в каждом его постулате. Смертельное одиночество пустыни.

Главное его сокровище – Свято-Георгиевский монастырь. Но… Вокруг мерзость запустения. Руины келий. Сквозь пустые проемы – сказочные виды на остров Монах. Здесь особая нежность солнечного света, процеженного сквозь листочки акаций – это как благосклонный взгляд красавицы сквозь густые ресницы.

Ландшафты Феолента будто пейзажи из «Иллиады». Одиссеевы берега. Есть Геркулесовы столпы, а это геркулесовы гроты, берега. Полынный жар степи мешался здесь с солоноватым морским озоном. Гроздья черной ежевики опускались на ступени каменных лестниц.

В годы первой мировой здесь находился английский узел связи, телеграфная станция, которая держала по подводному кабелю связь с Варной. В 1920-21 годах здесь был офицерский лагерь смерти. Здесь расстреливали русских офицеров. И на Максимовой даче, и в Карантинной балке, и на Малаховом кургане. А в Херсонесском монастыре тоже был офицерский лагерь.тЛиквидирован в 1921 году «за убылью контингента».
Варфоломееские ночи (Вахрамеевские):
1. Декабрь 1917 г. 27 офицеров с эм «Жаркий» расстреляны на Малаховым кургане.
2. Конец февраля 1918 г. около 300 человек утопили в море, связав руки колючей проволокой.

Генерал Май-Маевский умер в Севастополе. На кладбище №3 где-то его могила.

Цирк был на пл. Ушакова между Матросским клубом и библ. Им. Толстого.
Чайки и ласточки кружили над кручей. На Феолент ведет Крепостное шоссе.
Красная земля, белые камни. В сухих травах сухо шелестят горячие ветры, шипят в изъязвленных камнях. Спускаемся по каменным клыкам берегового обрыва, потом – за три метра до первой площадки, с которой уже можно прыгать в море – слезаем по вертикальной ржавой железной лестнице, вмурованной в отвесную скалу, затем снова вступает в хаос камней, глыб, валунов. Близкое, но пока еще недоступное море дразнится преотчаянно. Ноздреватые пористо-губчатые камни смотрели на нас сотнями пустых глазниц. Будто источенные червями. Червивые камни – изъеденные, источенные, просверленные… Горы оберегали подходы к морю, как евнухи ханский гарем. Но не спустишься, не окунешься. Море-недотрога. Скалолазное купание.

Просоленая кожа, прополыненные легкие.

Над пляжем нависают кручи – вывернутые наизнанку лестницы, гроты… Скрипучее верещание дельфинов.

На каменистой изнуренной солнцем земле краснели на коротких жестких стеблях ягоды сладковатые на вкус с косточками вроде костяники.
Море – ярко-синее над глубиной и темно-фиолетовое над обросшими подводными скалами – синепестрое прибрежное море. Здесь оно остро пахло крабами, йодом и прелыми водорослями. Сине-зеленое фиолето-голубое море. Нежно-зеленое там, где просвечивали песчаные отмели, темно-филетовое над глубокими впадинами и над подводными зарослями.

Солнечная дорожка извивалась между торчащими из воды камнями. Ночью, точно также пролегала здесь струистыми зигзагами дорожка лунная.
Грот-нептунарий с каменным жертвенником в глубине. В него вплываешь по узкому каменному проходу-желобу. Отток нахлынувшей волны тянет назад – в море, не впускает в святилище. Грот под сенью толстого ломанного каменного навеса. Свод неровный со ступенчатыми выступами, как в памирских домах, с кавернами, нишами нависал над каменной чашей с голубой водой над жертвенником с углублением вроде ковчега. Стены грота прорезали три глубокие расселины и в них тоже уходила вода, словно в отводные каналы.
Стенки грота бугристые, угловатые, они почти сплошь состояли из естественных каменных полок, ниш, чаш, в которых стояла вода, заброшенная туда прибоем, она стекала из этой нерукотворной клепсидры капельными струйками. Подводный желоб соединял подводные же колодцы и выводил к едва видной сквозь немалую уже глубину отвесной скале, точнее обширной стенки, уходящей в бездну, затянутую зеленовато-синей густеющей мглой. Из-под воды сквозь маску видно было, как наверху, у скал завивались бело-пузырчатые вихорьки прибоя, как завиваются и развеваются пышные гривы водорослей – в такт подводному волнению.

И неумолчный спор воды и камня, волны и скал, моря и берега.
Волнение. На полуподводных камнях, на их осохших гребнях стали расцветать белые розетки прибоя.

Студеноватая прозрачно-синяя вода пузырилась на прибое, словно нарзан.
Грот уходил в вогнутую, словно резонатор Певческого поля, нависавшую над ним и морем скалу, издали похожую на гигантскую раковину. Это был грандиозный природный портал, созданный не архитектором, но демиургом.

Скалы вбиты в берег, словно два рубила, словно два кресала.
Вид из грота на выход: рваный просвет закрывался причудливо – не до конца сошедшимися каменными губищами. Будто вид из недозакрывшейся пасти.
В последней предвратной чаше на дне желоба лежал старый снаряд с отбитым носом.

Гигантская каменоломня, обрушенная в море. Она нависала над голубой гладью белой выщербленной стеной – обратной лестницей. Какие рабы выбили эти карнизы, козырьки, ступени?

Степь, бетон, колючая проволока… Это тоже Крым.

Чаши, чаны со ступенчатыми стенками, с зеленой стоячей морской водой, заброшенной во время шторма.

Слепище черепаховых черепов. Ступенчатая крутизна скального обрыва.
Следы грандиозного горокрушения. Кажется, где-то неподалеку отлетел и застыл реликтовый грохот творения мира.
Грот в окружении каменных ниш и пещерок разных глубин. Корявый портал грота.

Морской колдун. В каменном чане у него жил электрический угорь, в другом – заброшенная штормом мурена. Он кормил ее тарантулами. Дырявый грот. Тарантул. Прыгал в каменный колодец и выныривал в гроте-капище. Потом выбирался через пещерный лаз. Мог вызвать или усмирить шторм. Наколдовать рыбакам косяк рыбы. Проклясть корабль.

Срез гигантской каменоломни, нависающей над морем падающей стеной. Стеной, выщербленной, изветренной, исковырянной могучими рабами – Солнцем и Ветром. С этой стены-обрыва, наверное, когда-то сбрасывали провинившихся рабов или преступников.

Подводные пейзажи: каменная брусчатка с кривыми песчаными дорожками и прогалинами. Зеленые водоросли извивались, как власы плакальщиц. Скалы в виде крученых кабаньи клыков ( в виде острых кабаньих хребтов. Среди обросших мохнатых валунов вилась белая тропинка, будто нарочно кем-то выложенная светлой плоской галькой.

Глубина в холодной воде открывалась далеко и ясно, словно большой пустынный зал. Подводный зал, и ты оглядываешь его с высоты люстры.
Мир сквозь стекло маски четко разделен на воздух и воду, глубину, и блистающий за изнанкой поверхности воздушный океан. Подвсплыв, я одновременно вижу и пляж, и синезеленый срез глубины.

Под водой лучи солнца преломляются так, будто солнце бьет снизу, из глубины.

Над тем местом, где я безмятежно всплывал, пронесся катер на острых подводных крыльях.

В мутноватой воде ощущение глубины легко теряется. Особенно, если уклон дна слабо выражен.

Засек направление на берег по обрывку троса, лежащего на песке. Ракушки, обросшие балянусами – морскими желудями.

Белая подводная пустыня. Ни водорослинки, ни камешка. Лишь рапаны, словно одинокие странники влачат за собой следы-дорожки.
Когда кончается мгла водяной толщи и прорисовываются камни дна, чувствуешь себя спокойнее: перед глазами что-то привычное – песок, камни. Неприятно парить в непроглядной синеве. Легко потерять ориентацию – где верх, где низ. Определяешь это только по пузырькам воздуха.

Камень в виде горба осьминога. Нороподобные подводные пещеры.
Грот-бухта. В круглом колодце-котловинке лежат округлые, словно черепа, камни. Они ослепительно белели даже сквозь сине-зеленую линзу морской воды. На что все это похоже? На древнюю алхимическую лабораторию: каменные чаны на разных ярусах, наполненные уже стоячей морской водой, восходили один над другим. Впору было давать им имена: крабий чан, жемчужный чан, рыбный чай, лунный чан… Сквозь зеленоватую колышень воды зыбко просвечивали белые зевы белокаменных колодцев и чанов. Многоглазый череп-камень лежал на дне колодца, словно главное колдовское святилище. В одном из чанов жил осьминог. Кубок из черепа дельфина. Морская звезда вместо пентакля. Панцырь морской черепахи. Раковина-тритон, турбинелла.