ЛЕС ПРОСТРЕЛЯННЫХ КАСОК

Шиловический лес, как портал романа «Момент истины» или дежавю из 41 года

       Часто бывает так: читаешь, и вспоминаешь, что тебе эти места знакомы. Бывает и по-другому: попадаешь в некое пространство, и возникает дежавю – тебе все это близко, все узнаваемо, хотя ты никогда не здесь не бывал. Именно это чувство я испытал войдя в Шиловический лес, тот самый, что описан в романе Владимира Богомолова «Момент истины» («В августе сорок четвертого»). Лес этот не придуман писателем, и находится там, где указан в романе: в треугольнике между Лидой, Слонимом и Волковыском.

    «Лес этот с узкими, заросшими тропами и большими участками непролазного глушняка местами выглядел диковато, но вовсе не был нехоженым, каким казался со стороны, – он был изрядно засорен и загажен войной… Разложившиеся трупы немцев в обмундировании разных родов войск, ящики с боеприпасами и солдатские ранцы, пожелтевшие обрывки газет, напечатанных готическим шрифтом, и пустые коробки от сигарет, фляги и котелки, бутылки из-под рома, заржавевшие винтовки и автоматы без затворов, сожженный мотоцикл с коляской, миномет без прицела и даже немецкая дивизионная пушка, невесть как затащенная в глубину леса, – что только не встречалось на пути Андрею… Единственно, что на минуту задержало его внимание в первой половине дня, – старый, разложившийся труп в полуистлевшем белье, с обрывком толстой веревки вокруг шеи. Явно повешенный или удушенный – кто?… кем?… за что?…

Такого обилия грибов и ягод, как в этом безлюдном лесу, Андрей никогда еще не видел. Сизоватые россыпи черники, темные, перезрелые земляничины, должно быть невероятно сладкие, – он не сорвал ни одной, дав себе слово поесть досыта только после того, как что-либо обнаружит.

Над лесом и будто над всей землей стояла великолепная тишина. В жарком тускло-голубом небе не появлялось ни облачка. Как только он оказывался на солнце, горячие лучи припекали голову, жгли сквозь гимнастерку плечи и спину».

 Таким Шиловический лес был в августе 1944, когда в Белоруссии еще звучали последние выстрелы операции «Багратион». В июле 1941 года он был почти таким же, только в зеркальном отражении: под его деревьями лежали тела убитых советских солдат, а тропы, поляны, просеки были усыпаны советскими патронами, повсюду валялись остатки разбитых грузовиков, винтовки, гранаты… Через этот лес прорывались, выходя из окружения танки, автоколонны, конники и бесчисленные пехотинцы 10-й армии, самой мощной на Западном фронте, а может быть, и во всей  Великой армаде РККА, состоявшей не из 2-3-х корпусов, как обычно, а из шести (!) корпусов.

Эти места  полны особой исторической сакральности. Здесь разыгралась одна из самых жестоких трагедий минувшей войны: десятки тысяч красноармейцев, выходивших из Белостокского выступа, попытались прорвать немецкий заслон, который преградил им выход из котла под Слонимом. В Берлине были уверены, что измученные стокилометровым переходом бойцы, потерявшие полковых и дивизионных командиров, без связи, с танками на пределах топлива и боезапаса, голодные, израненные не смогут вырваться из плотного кольца. А они вырвались! И так вырвались, что потом из Берлина приезжала в Слоним комиссия выяснять, почему вермахт в этих боях понес такие потери. Военные врачи установили, что некоторые солдаты погибли от того, что их горла были перегрызены. С этим шоком они вернулись в Берлин. Вот с такой яростью прорывались здесь окруженцы. Увы, немногим удалось выйти к своим. Те, кому не повезло – все еще лежат в этом лесу…

Местные жители бывают здесь редко и неохотно, поскольку Лес окутан дурной славой – лес мертвецов, лес убитых солдат… О почти таком же Лесе герои романа Ремарка «Черный обелиск» пели солдатскую песню:

 Аргоннервальд, Аргонский лес,

ты на погосте нашем — крест:

так много доблестных солдат

в твоей земле холодной спят!

     Мы входим в этот лес втроем: лесник Иван Жак, поисковик Дима Козлович и автор этих строк. Мы идем вдоль заросшей колеи – это старая «Варшавка», дорога, которая с допотопных времен вела из Варшавы в Слоним, Новогрудок, в Минск. Потом ее затмила новая дорога с твердым покрытием (ныне отлично асфальтированная). Именно по ней, единственной в округе, вынуждена была выходить из окружения 10-я армия, именно ей суждено было стать в 41-м «дорогой смерти», именно с нее, обильно политой кровью, сворачивали на лесную, изрядно подзаросшую «варшавку» автоколонны с войсками и беженцами, надеясь укрыться под сенью леса от настырных налетов «юнкерсов». Но сверху, из корзин поднятых в воздух аэростатов-корректировщиков, хорошо было видно, куда сворачивали вереницы машин, их догоняли самолеты и тут же накрывали мощным бомбовым ковром. После такой обработки колонны замирали, чадно дымили горящие машины, из их кабин свешивались убитые шоферы, а из кузовов – тела окровавленных пассажиров. Живые уходили пешком на Ружанское шоссе, в обход захваченного Слонима. А разбитые колонны стояли… Стояли месяцами, пока немецкие тягачи не оттаскивали несчастные «полуторки» на станцию, чтобы отправить их в Рейх на металл. А все, что слетело с этих машин при бомбежке, упало по обе обочины «варшавки», так и все восемь десятков лет и лежит в траве, подзоле, папоротниках, в заплывших воронках… Поисковики всегда возвращались отсюда с богатым «уловом»: пули, гильзы, осколки, детали грузовиков, пулеметные диски, обрывки истлевших петлиц с командирскими «кубарями», а то и «шпалами» старших офицеров. Не раз, и не два находили в Лесу обрывки женских сумочек, гребни, обломки детских игрушек… Но прежде всего поисковики отмечали места найденных костей, чтобы прийти потом сюда с военными археологами и перезахоронить погибших людей, как положено.

      Те, кого заносило в этот страшный лес ночью, рассказывали про голубые огоньки, мерцавшие в зарослях папоротника, про смутные тени, мелькавшие среди стволов искалеченных деревьев. А один местный житель, проходивший по «варшавке» заполночь и вовсе лишился дара речи, сильно заикаясь, он мог произнести только «В-в-в-ва…» и мычал с вытаращенными глазами…

       …1 июля 1941 года  немецкий офицер  записал в дневнике:

«Здесь наши танки опять поработали. Перед опустошениями на этой дороге бледнеет картина «Мертвый лес». Трупный запах еле можно выдерживать…»

Авиация и артиллерия долго обрабатывали заполненный людьми в военной форме лес. До войны, вспоминают старожилы, он был густой и могучий, небо закрывал. Снаряды и бомбы выкосили сосновые боры; в некоторых местах было столько воронок, что осенью и по весне, когда их заливало водой, расплывалось озеро… После того как были разгромлены немецкие заслоны в Клепачах и Озернице, подразделения Красной Армии подошли к лесу, сквозь который проходило шоссе на Слоним. Там их ждала прочная оборона главных сил 29-й мотодивизии. В отчаянных и почти бесплодных попытках прорвать ее снова, было убито множество красноармейцев и командиров, многие попали в плен».

     Массовое истребление окруженных советских войск, учиненное под Слонимом, потрясло даже одного из его участников — офицера 29-й моторизованной дивизии. Его дневник попал потом вместе с автором в плен:

«Гражданских мы также бьем всеми видами оружия, находящегося на вооружении германской армии. Жаль только, что не хватает веревок, чтобы вешать этих коварных», — пишет он о боях под Озерницей. Следом, в записи от 26 июня, оценка уже иная:

«Но в этом лесу все выглядит страшно. Лежат средства передвижения, расстрелянные и сожженные, оставленные на дороге и около нее при поспешном бегстве. На многих видны следы гусениц наших танков. Повсюду в хаотическом беспорядке разбросано оружие, снаряжение, обмундирование. Над всей этой картиной разрушений парит трупный запах. Во всех положениях раздавленные, сожженные, обугленные машин, дорога непроходима».

    И наша дорога непроходима тоже, но по другой причине… Шагаем с лесником напролом, снимая с голов паутину и клещей, стряхивая муравьев и давя комаров — чащоба полна голодных насекомых, полна алчной летучей, ползучей, кусачей жизни. Мы — лесоходы, чащелазы, по другому не скажешь… Идем в посмертный дозор, рыскаем в своем добровольном патруле. Под ногами треск валежника, чваканье трясины… Порезал палец об острый зазубренный осколок снаряда. Вот тебе и ранение… А тут еще над лесом стала собираться гроза с орудийным грохотом небесных разрядов, с огненными пиками вонзающихся в землю молний. Все ушли далеко вперед, а я один в лесу мертвецов… Ветер зашумел в кронах и тут же заскрипели стволы старых дубов. Словно сам лес тщится что-то сказать сквозь зубовный скрежет…

Коршун над полем кружит. Словно ожившая былина. «О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» Поле и в самом деле усеяно костями и ржавым железом войны. Лежат они, «солдатушки, бравы ребятушки»… Одним словом – братушки.  А то аист пролетит, вытянутый в полете, словно белая стрела… Догоняю своих.

Лес, как лес — с гибами-лисичками, земляникой, зайцами, бобрами, косулями… Но только шагни за обочину колеи, только вглядись в траву, в заросли папоротников и увидишь то ржавое железо неразорвавшегося снаряда, то рваную маску противогаза, то диск танкового пулемета…

Металлоискатель Козловича пикает почти на каждом шагу. Лес звенел от осколков, пуль, гильз… А почти рядом, поодаль шелестели по новенькому асфальту шины скоростных лимузинов… Там жизнь неслась по другому руслу…

    «Чистильщики» Алехин, Таманцев, Блинов (герои «Момента истины») входят в лес, чтобы отыскать следы, оставленные диверсантами. Мы тоже ищем следы, но оставленные нашим бойцами горьким летом сорок первого. Открываю книгу: «…Тропка была как тропка, заросшая травой, и я все время усиленно смотрел себе под ноги. Как и вчера, немецкая противопехотная мина с взрывателем нажимного или натяжного действия более всего волновала мой организм».

 Поисковики предупредили нас об особой осторожности – в лесу оставались авиационные мины… Там немало еще неразорвавшихся мин, снарядов… Саперы после войны прочесали этот лес на скорую руку, а потом никогда сюда больше не возвращались. Мы давали зароки — ничего трогать, не поднимать, будем только фотографировать. Но и от этого отговаривали – немцы сбрасывали с самолетов противопехотные мины, они не потеряли своей убойной силы, наступишь, зацепишь, сдвинешь, а там ртутные взрыватели… Идти можно только со знающим проводником. С таким, как Иван Жак, уроженец здешних мест, бывший солдат белорусской армии.

А еще вместе с нами пробирается отважная женщина Валерия Шибарская. Она приехала сюда из Омска, чтобы найти своего прадеда, капитана Валерия Шибарского, командира саперного батальона, пропавшего без вести в этих лесах. Мы от души желаем ей удачи. Но шансы пока призрачны. Впрочем, поисковикам иногда невероятно везет… На этот счет – десятки историй.

    ***

… Они въехали в этот лес, ища спасения от немецких самолетов. А нашли в нем свою смерть. Все – и командиры, и солдаты, и семьи офицеров, и гражданские беженцы… Они и сейчас там лежат – ненайденные, непогребенные, неотпетые, хотя прошло уже более семидесяти лет… Трава и листья, лесной подзол скрывают их останки, их вещи, их оружие, детали грузовиков. А то и не скрывают – вон лежит неразорвавшееся граната, нестреляный патрон, диск от танкового пулемета, заводная ручка «полуторки», защелка дамской сумочки, петлицы с сержантскими рубиновыми «треугольничками»…

    У них уже нет ни просьб, ни мольб. У них только один общий завет: «не входите в наш лес! Он стал нашим кладбищем. Не ступайте по нашим черепам, не разбирайте на сувениры наши вещи… Мы тоже хотели жить. Но нам выпал смертный жребий. И этот лес – наше последнее пристанище.

Будьте милосердны!»

     Все они, бездыханные – вошли в новое бытие – в многосложную жизнь леса во всех ее четырех стихиях; жизнь, знакомую нам, живым, лишь отчасти, поверхностно и очень приблизительно. После смерти они вошли в отнюдь не заоблочное существование, а еще более земное; теперь их посмертное житие всецело подчинено кружению Земли вокруг Солнца со всеми ее зимами и веснами, закатами и рассветами. Это и был ТОТ СВЕТ, пробивавшийся к ним сквозь листву и иглы деревьев. Это был МИР ИНОЙ – подземный, перевитый корнями деревьев, кустов, трав, ходами земляных тварей. И все дожди теперь – их дожди, и все листопады и снеговеи – их, как дар Божий. Их плоть вошла в лесную почву вместе с дождями и паводками. Мать-Природа натянула над ними, словно полог, паутину на ветках, задернула словно занавеску ряску на озерцах. И стал этот лес порталом Времени, в которое можно войти по этой вот заброшенной, заросшей дороге, местами истоньшающейся до тропы. Ни что так не впитывает время, как зеленая губка леса, она наматывает его на годичные кольца дерев, словно пленку на бобину, она обволакивает текучей древесиной ржавое железо, прячет в дуплах гранаты, а между корневищ – снаряды и мины.

    Вот над костяком бойца склонилась лаборантка с кисточкой – будто сестра милосердия над больным, будто раненому помогает. Кости здесь не выдергивают, а мягко освобождают от земли…

Я ждал, что чьи-то бережные руки,

Отроют мой засыпанный окоп…

Вечный покой? Далеко не вечный и далеко не покой: то лемехом тракторного плуга бойца заденут, то ковшом экскаватора, то лопатой строителя, то щупом поисковика… Прокладывают через их «вечный покой» то трассу газопровода, то траншею фундамента, то пожарную просеку в лесу вырубят, то котлован начнут рыть… Воистину, говорит Евангелие: «Мы здесь только временно, пришельцы и странники, не имеем постоянного жилища, а ожидаем жилища от Бога, где не будет ни войны, ни болезней, ни скорбей, ни слез, но жизнь бесконечная…»

      Здесь, между Волковыском, Лидой и Слонимом три войны наложились одна на другую – французская с Наполеоном, и две германских, против кайзера и фюрера. Металлоискатели натыкаются то на мушкетную пулю, то на кайзеровскую шрапнель, то на авиационную бомбу… Гродно-Волковыск-Зельва – Слоним, великий ретирадный, безотрадный путь…

Приехала черная «каравелла», груженая до потолка салона черными пакетами с костями найденных солдат. Некоторые мешки прозрачны, и сквозь пленку на нас смотрят оскалы черепов. Все они едут в 52-й поисковый батальон. Теперь это их последняя дислокация.

    Ждем саперов взрывать бомбы. Бомбы подрывают прямо на местах – они настолько опасны, что не подлежат перевозке.

Эти взрывы — взрывы из сорок первого года, будто поставлены на 80-летний замедлитель. Они грохочут, как погребальный салют. И это есть момент истины…

Слоним-Лида-Зельва, Гродненская обл.

Фото автора и из архива поисковой группы «Батьковщина»

 

 

 

 

 

ЛЕС ПРОСТРЕЛЯННЫХ КАСОК

Шиловический лес, как портал романа «Момент истины» или дежавю из 41 года

       Часто бывает так: читаешь, и вспоминаешь, что тебе эти места знакомы. Бывает и по-другому: попадаешь в некое пространство, и возникает дежавю – тебе все это близко, все узнаваемо, хотя ты никогда не здесь не бывал. Именно это чувство я испытал войдя в Шиловический лес, тот самый, что описан в романе Владимира Богомолова «Момент истины» («В августе сорок четвертого»). Лес этот не придуман писателем, и находится там, где указан в романе: в треугольнике между Лидой, Слонимом и Волковыском.

    «Лес этот с узкими, заросшими тропами и большими участками непролазного глушняка местами выглядел диковато, но вовсе не был нехоженым, каким казался со стороны, – он был изрядно засорен и загажен войной… Разложившиеся трупы немцев в обмундировании разных родов войск, ящики с боеприпасами и солдатские ранцы, пожелтевшие обрывки газет, напечатанных готическим шрифтом, и пустые коробки от сигарет, фляги и котелки, бутылки из-под рома, заржавевшие винтовки и автоматы без затворов, сожженный мотоцикл с коляской, миномет без прицела и даже немецкая дивизионная пушка, невесть как затащенная в глубину леса, – что только не встречалось на пути Андрею… Единственно, что на минуту задержало его внимание в первой половине дня, – старый, разложившийся труп в полуистлевшем белье, с обрывком толстой веревки вокруг шеи. Явно повешенный или удушенный – кто?… кем?… за что?…

Такого обилия грибов и ягод, как в этом безлюдном лесу, Андрей никогда еще не видел. Сизоватые россыпи черники, темные, перезрелые земляничины, должно быть невероятно сладкие, – он не сорвал ни одной, дав себе слово поесть досыта только после того, как что-либо обнаружит.

Над лесом и будто над всей землей стояла великолепная тишина. В жарком тускло-голубом небе не появлялось ни облачка. Как только он оказывался на солнце, горячие лучи припекали голову, жгли сквозь гимнастерку плечи и спину».

 Таким Шиловический лес был в августе 1944, когда в Белоруссии еще звучали последние выстрелы операции «Багратион». В июле 1941 года он был почти таким же, только в зеркальном отражении: под его деревьями лежали тела убитых советских солдат, а тропы, поляны, просеки были усыпаны советскими патронами, повсюду валялись остатки разбитых грузовиков, винтовки, гранаты… Через этот лес прорывались, выходя из окружения танки, автоколонны, конники и бесчисленные пехотинцы 10-й армии, самой мощной на Западном фронте, а может быть, и во всей  Великой армаде РККА, состоявшей не из 2-3-х корпусов, как обычно, а из шести (!) корпусов.

Эти места  полны особой исторической сакральности. Здесь разыгралась одна из самых жестоких трагедий минувшей войны: десятки тысяч красноармейцев, выходивших из Белостокского выступа, попытались прорвать немецкий заслон, который преградил им выход из котла под Слонимом. В Берлине были уверены, что измученные стокилометровым переходом бойцы, потерявшие полковых и дивизионных командиров, без связи, с танками на пределах топлива и боезапаса, голодные, израненные не смогут вырваться из плотного кольца. А они вырвались! И так вырвались, что потом из Берлина приезжала в Слоним комиссия выяснять, почему вермахт в этих боях понес такие потери. Военные врачи установили, что некоторые солдаты погибли от того, что их горла были перегрызены. С этим шоком они вернулись в Берлин. Вот с такой яростью прорывались здесь окруженцы. Увы, немногим удалось выйти к своим. Те, кому не повезло – все еще лежат в этом лесу…

Местные жители бывают здесь редко и неохотно, поскольку Лес окутан дурной славой – лес мертвецов, лес убитых солдат… О почти таком же Лесе герои романа Ремарка «Черный обелиск» пели солдатскую песню:

 Аргоннервальд, Аргонский лес,

ты на погосте нашем — крест:

так много доблестных солдат

в твоей земле холодной спят!

     Мы входим в этот лес втроем: лесник Иван Жак, поисковик Дима Козлович и автор этих строк. Мы идем вдоль заросшей колеи – это старая «Варшавка», дорога, которая с допотопных времен вела из Варшавы в Слоним, Новогрудок, в Минск. Потом ее затмила новая дорога с твердым покрытием (ныне отлично асфальтированная). Именно по ней, единственной в округе, вынуждена была выходить из окружения 10-я армия, именно ей суждено было стать в 41-м «дорогой смерти», именно с нее, обильно политой кровью, сворачивали на лесную, изрядно подзаросшую «варшавку» автоколонны с войсками и беженцами, надеясь укрыться под сенью леса от настырных налетов «юнкерсов». Но сверху, из корзин поднятых в воздух аэростатов-корректировщиков, хорошо было видно, куда сворачивали вереницы машин, их догоняли самолеты и тут же накрывали мощным бомбовым ковром. После такой обработки колонны замирали, чадно дымили горящие машины, из их кабин свешивались убитые шоферы, а из кузовов – тела окровавленных пассажиров. Живые уходили пешком на Ружанское шоссе, в обход захваченного Слонима. А разбитые колонны стояли… Стояли месяцами, пока немецкие тягачи не оттаскивали несчастные «полуторки» на станцию, чтобы отправить их в Рейх на металл. А все, что слетело с этих машин при бомбежке, упало по обе обочины «варшавки», так и все восемь десятков лет и лежит в траве, подзоле, папоротниках, в заплывших воронках… Поисковики всегда возвращались отсюда с богатым «уловом»: пули, гильзы, осколки, детали грузовиков, пулеметные диски, обрывки истлевших петлиц с командирскими «кубарями», а то и «шпалами» старших офицеров. Не раз, и не два находили в Лесу обрывки женских сумочек, гребни, обломки детских игрушек… Но прежде всего поисковики отмечали места найденных костей, чтобы прийти потом сюда с военными археологами и перезахоронить погибших людей, как положено.

      Те, кого заносило в этот страшный лес ночью, рассказывали про голубые огоньки, мерцавшие в зарослях папоротника, про смутные тени, мелькавшие среди стволов искалеченных деревьев. А один местный житель, проходивший по «варшавке» заполночь и вовсе лишился дара речи, сильно заикаясь, он мог произнести только «В-в-в-ва…» и мычал с вытаращенными глазами…

       …1 июля 1941 года  немецкий офицер  записал в дневнике:

«Здесь наши танки опять поработали. Перед опустошениями на этой дороге бледнеет картина «Мертвый лес». Трупный запах еле можно выдерживать…»

Авиация и артиллерия долго обрабатывали заполненный людьми в военной форме лес. До войны, вспоминают старожилы, он был густой и могучий, небо закрывал. Снаряды и бомбы выкосили сосновые боры; в некоторых местах было столько воронок, что осенью и по весне, когда их заливало водой, расплывалось озеро… После того как были разгромлены немецкие заслоны в Клепачах и Озернице, подразделения Красной Армии подошли к лесу, сквозь который проходило шоссе на Слоним. Там их ждала прочная оборона главных сил 29-й мотодивизии. В отчаянных и почти бесплодных попытках прорвать ее снова, было убито множество красноармейцев и командиров, многие попали в плен».

     Массовое истребление окруженных советских войск, учиненное под Слонимом, потрясло даже одного из его участников — офицера 29-й моторизованной дивизии. Его дневник попал потом вместе с автором в плен:

«Гражданских мы также бьем всеми видами оружия, находящегося на вооружении германской армии. Жаль только, что не хватает веревок, чтобы вешать этих коварных», — пишет он о боях под Озерницей. Следом, в записи от 26 июня, оценка уже иная:

«Но в этом лесу все выглядит страшно. Лежат средства передвижения, расстрелянные и сожженные, оставленные на дороге и около нее при поспешном бегстве. На многих видны следы гусениц наших танков. Повсюду в хаотическом беспорядке разбросано оружие, снаряжение, обмундирование. Над всей этой картиной разрушений парит трупный запах. Во всех положениях раздавленные, сожженные, обугленные машин, дорога непроходима».

    И наша дорога непроходима тоже, но по другой причине… Шагаем с лесником напролом, снимая с голов паутину и клещей, стряхивая муравьев и давя комаров — чащоба полна голодных насекомых, полна алчной летучей, ползучей, кусачей жизни. Мы — лесоходы, чащелазы, по другому не скажешь… Идем в посмертный дозор, рыскаем в своем добровольном патруле. Под ногами треск валежника, чваканье трясины… Порезал палец об острый зазубренный осколок снаряда. Вот тебе и ранение… А тут еще над лесом стала собираться гроза с орудийным грохотом небесных разрядов, с огненными пиками вонзающихся в землю молний. Все ушли далеко вперед, а я один в лесу мертвецов… Ветер зашумел в кронах и тут же заскрипели стволы старых дубов. Словно сам лес тщится что-то сказать сквозь зубовный скрежет…

Коршун над полем кружит. Словно ожившая былина. «О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» Поле и в самом деле усеяно костями и ржавым железом войны. Лежат они, «солдатушки, бравы ребятушки»… Одним словом – братушки.  А то аист пролетит, вытянутый в полете, словно белая стрела… Догоняю своих.

Лес, как лес — с гибами-лисичками, земляникой, зайцами, бобрами, косулями… Но только шагни за обочину колеи, только вглядись в траву, в заросли папоротников и увидишь то ржавое железо неразорвавшегося снаряда, то рваную маску противогаза, то диск танкового пулемета…

Металлоискатель Козловича пикает почти на каждом шагу. Лес звенел от осколков, пуль, гильз… А почти рядом, поодаль шелестели по новенькому асфальту шины скоростных лимузинов… Там жизнь неслась по другому руслу…

    «Чистильщики» Алехин, Таманцев, Блинов (герои «Момента истины») входят в лес, чтобы отыскать следы, оставленные диверсантами. Мы тоже ищем следы, но оставленные нашим бойцами горьким летом сорок первого. Открываю книгу: «…Тропка была как тропка, заросшая травой, и я все время усиленно смотрел себе под ноги. Как и вчера, немецкая противопехотная мина с взрывателем нажимного или натяжного действия более всего волновала мой организм».

 Поисковики предупредили нас об особой осторожности – в лесу оставались авиационные мины… Там немало еще неразорвавшихся мин, снарядов… Саперы после войны прочесали этот лес на скорую руку, а потом никогда сюда больше не возвращались. Мы давали зароки — ничего трогать, не поднимать, будем только фотографировать. Но и от этого отговаривали – немцы сбрасывали с самолетов противопехотные мины, они не потеряли своей убойной силы, наступишь, зацепишь, сдвинешь, а там ртутные взрыватели… Идти можно только со знающим проводником. С таким, как Иван Жак, уроженец здешних мест, бывший солдат белорусской армии.

А еще вместе с нами пробирается отважная женщина Валерия Шибарская. Она приехала сюда из Омска, чтобы найти своего прадеда, капитана Валерия Шибарского, командира саперного батальона, пропавшего без вести в этих лесах. Мы от души желаем ей удачи. Но шансы пока призрачны. Впрочем, поисковикам иногда невероятно везет… На этот счет – десятки историй.

    ***

… Они въехали в этот лес, ища спасения от немецких самолетов. А нашли в нем свою смерть. Все – и командиры, и солдаты, и семьи офицеров, и гражданские беженцы… Они и сейчас там лежат – ненайденные, непогребенные, неотпетые, хотя прошло уже более семидесяти лет… Трава и листья, лесной подзол скрывают их останки, их вещи, их оружие, детали грузовиков. А то и не скрывают – вон лежит неразорвавшееся граната, нестреляный патрон, диск от танкового пулемета, заводная ручка «полуторки», защелка дамской сумочки, петлицы с сержантскими рубиновыми «треугольничками»…

    У них уже нет ни просьб, ни мольб. У них только один общий завет: «не входите в наш лес! Он стал нашим кладбищем. Не ступайте по нашим черепам, не разбирайте на сувениры наши вещи… Мы тоже хотели жить. Но нам выпал смертный жребий. И этот лес – наше последнее пристанище.

Будьте милосердны!»

     Все они, бездыханные – вошли в новое бытие – в многосложную жизнь леса во всех ее четырех стихиях; жизнь, знакомую нам, живым, лишь отчасти, поверхностно и очень приблизительно. После смерти они вошли в отнюдь не заоблочное существование, а еще более земное; теперь их посмертное житие всецело подчинено кружению Земли вокруг Солнца со всеми ее зимами и веснами, закатами и рассветами. Это и был ТОТ СВЕТ, пробивавшийся к ним сквозь листву и иглы деревьев. Это был МИР ИНОЙ – подземный, перевитый корнями деревьев, кустов, трав, ходами земляных тварей. И все дожди теперь – их дожди, и все листопады и снеговеи – их, как дар Божий. Их плоть вошла в лесную почву вместе с дождями и паводками. Мать-Природа натянула над ними, словно полог, паутину на ветках, задернула словно занавеску ряску на озерцах. И стал этот лес порталом Времени, в которое можно войти по этой вот заброшенной, заросшей дороге, местами истоньшающейся до тропы. Ни что так не впитывает время, как зеленая губка леса, она наматывает его на годичные кольца дерев, словно пленку на бобину, она обволакивает текучей древесиной ржавое железо, прячет в дуплах гранаты, а между корневищ – снаряды и мины.

    Вот над костяком бойца склонилась лаборантка с кисточкой – будто сестра милосердия над больным, будто раненому помогает. Кости здесь не выдергивают, а мягко освобождают от земли…

Я ждал, что чьи-то бережные руки,

Отроют мой засыпанный окоп…

Вечный покой? Далеко не вечный и далеко не покой: то лемехом тракторного плуга бойца заденут, то ковшом экскаватора, то лопатой строителя, то щупом поисковика… Прокладывают через их «вечный покой» то трассу газопровода, то траншею фундамента, то пожарную просеку в лесу вырубят, то котлован начнут рыть… Воистину, говорит Евангелие: «Мы здесь только временно, пришельцы и странники, не имеем постоянного жилища, а ожидаем жилища от Бога, где не будет ни войны, ни болезней, ни скорбей, ни слез, но жизнь бесконечная…»

      Здесь, между Волковыском, Лидой и Слонимом три войны наложились одна на другую – французская с Наполеоном, и две германских, против кайзера и фюрера. Металлоискатели натыкаются то на мушкетную пулю, то на кайзеровскую шрапнель, то на авиационную бомбу… Гродно-Волковыск-Зельва – Слоним, великий ретирадный, безотрадный путь…

Приехала черная «каравелла», груженая до потолка салона черными пакетами с костями найденных солдат. Некоторые мешки прозрачны, и сквозь пленку на нас смотрят оскалы черепов. Все они едут в 52-й поисковый батальон. Теперь это их последняя дислокация.

    Ждем саперов взрывать бомбы. Бомбы подрывают прямо на местах – они настолько опасны, что не подлежат перевозке.

Эти взрывы — взрывы из сорок первого года, будто поставлены на 80-летний замедлитель. Они грохочут, как погребальный салют. И это есть момент истины…

Слоним-Лида-Зельва, Гродненская обл.

Фото автора и из архива поисковой группы «Батьковщина»